Йозеф Геббельс — Мефистофель усмехается из прошлого

Надо сказать, что большой эффект произвел не только сам митинг, но и процесс его подготовки. Нацисты призвали всех членов своей организации промаршировать по улицам «красного севера» под развернутыми знаменами со свастикой — и с припрятанным оружием. Геббельс, бросая вызов врагам на их собственной территории, намеренно провоцировал их на драку. Когда нацистская процессия прибыла в Фарус-холл, там как раз находились члены коммунистического «Красного фронта», занимавшиеся своими делами. Возникла перебранка, зазвучали ругательства и оскорбления с обеих сторон. Коммунисты стали прерывать выкриками речи нацистских ораторов, открывших митинг, и когда нацистские охранники начали удалять зачинщиков беспорядков из зала, завязалась грандиозная драка; в ход пошли пивные кружки и стаканы, ножки стульев. Геббельс все рассчитал: когда несколько штурмовиков из его охраны получили ранения в потасовке, он понял, что его план удался. Пострадавших уложили на носилки и стали выносить из зала по одному; их громкие стоны будоражили публику. Наконец-то берлинская организация нацистов могла похвалиться своими мучениками и героями! В конце концов штурмовикам удалось выдворить своих противников на улицу, и Геббельс, скорее возбужденный, чем испуганный драматической схваткой, произнес пылкую речь среди пятен крови, поломанных стульев и осколков разбитых пивных кружек. Он использовал весь набор ораторских приемов: показное сожаление, негодование, презрение к противнику и насмешки над ним. Он вознес до небес своих штурмовиков и их отвагу; в конце речи он впервые упомянул о «неизвестном герое СА», идущем на любые жертвы ради грядущего восстановления Германии. Это была искусная вариация на тему о «неизвестном солдате», образ которого был популярен в послевоенные годы.

В результате скандала, закончившегося с прибытием полиции, тысячи берлинцев, которые и слыхом не слыхали о партии Гитлера и ее целях, теперь узнали о ее существовании. На следующее утро об инциденте и о нацистах кричали крупные заголовки во всех берлинских газетах, и хотя все отзывы были недружественными — дело было сделано! За несколько последующих дней 2600 человек подали заявления о приеме в нацистскую партию, а еще 500 человек изъявили желание вступить в штурмовые отряды.

У Геббельса имелись свои методы обращения к массам. Язык, которым он пользовался, был четким, недвусмысленным, агрессивным и полным эмоционального накала, привлекавшего внимание публики. Он постоянно подчеркивал, что его партия вовсе не является копией традиционных консервативных и расистских организаций, сменивших оформление; нет, это современное явление, организация, использующая совершенно новый цодход. Действительно, ни одна из правых партий не применяла до этого такие глубоко рассчитанные методы для завоевания доверия масс. В методах Геббельса было немало от техники шоумена или конферансье из американского цирка, и в то же время он умел разозлить и спровоцировать своих врагов-марксистов (объединяя под этим удобным ярлыком и правящую партию социал-демократов, и коммунистов, находившихся в оппозиции к правительству), чтобы выставить их в глупом виде, а потом воспользоваться их замешательством.

«Побольше шума — вот самый эффективный метод действий, рекомендуемый оппозиции!» — провозглашал гауляйтер. Да, он умел «пошуметь» — чтобы привлечь и поразить широкую публику, подбодрить своих последователей и припугнуть оппонентов.

Интересно, что его методы годились не только для пропаганды, но и для применения в индустрии развлечений. Он умел ловко приспособить их к образу мыслей и восприятию «человека с улицы». Постепенно он разобрался в характере берлинцев; ему нравилась их подвижность и готовность к пониманию разных точек зрения. Он считал их скорее рассудочными, чем чувствительными; склонными к серьезности, а не к юмору. Берлинец всегда занят и всегда полон жизни, любит и поработать, и развлечься. Геббельсу нельзя было отказать в уме и сообразительности, в умении кратко и точно характеризовать других, и он быстро освоился со столичной жизнью, поражавшей и волновавшей его. Он умел зажечь толпу своим фанатизмом и злостью, а после митинга с удовлетворением признавался себе, что именно здесь, в Берлине, уместен «самый ярый фанатизм, особенно в политических делах».