Ипатия – душа Александрии

Филимон отправился с параболанами и с отрядом приходских надзирателей. Вместе с ними он увидел темную сторону того мира, светлой частью которого была панорама гавани и города. Вблизи порта, величайшего в мире по вывозу продовольственных продуктов, среди грязи, нищеты, разврата, невежества и дикости умирали с голоду скученные массы старого греческого населения. Городская администрация не заботилась об их нуждах, и обездоленные бедняки порой заявляли о себе лишь отчаянными кровавыми мятежами. Тут-то среди них и для них работали днем и ночью приходские надзиратели.

Филимон пошел с ними; он выдавал пищу и одежду нуждавшимся, отправлял больных в госпитали, хоронил усопших, очищал зараженные дома, – лихорадка никогда не прекращалась в этих жилищах, – и утешал умирающих. Филимон видел в этом труде только исполнение монашеского долга. Вернувшись, он бросился на складную кровать, стоявшую в одной из четырех келий, и через мгновение крепко заснул.

Среди ночи юноша проснулся от торопливых шагов и громких криков, раздававшихся на улице; понемногу приходя в себя, он наконец явственно расслышал призыв:

– Александровская церковь горит! На помощь, добрые христиане! Пожар! Спасайте!

Филимон приподнялся на кровати и стал торопливо одеваться. Потом он быстро выскочил из кельи, чтобы узнать, в чем дело, от монахов, тревожно пробегавших по длинному коридору.

– Да, Александровская церковь горит! – отвечали ему они, устремляясь вниз по лестницам, а дальше через двор на улицу, где высокая фигура Петра служила как бы сборным пунктом.

Филимон подождал с минуту, а потом поспешил к своим товарищам. Это промедление спасло ему жизнь. Не прошло и нескольких секунд, как из тьмы выскочила какая-то мрачная фигура, длинный нож блеснул перед его глазами, и находившийся рядом священник со стоном упал на землю. Убийца бросился бежать вниз по улице, преследуемый монахами и параболанами.

В быстроте бега Филимон мог бы соревноваться со страусами, а поэтому опередил всех, кроме Петра. От ворот отделилось еще несколько неясных фигур, присоединившихся к преследователям. Пробежав с сотню шагов, люди остановились у бокового переулка и вместе с ними остановился и убийца. Петр, заподозривший ловушку, замедлил бег и схватил Филимона за руку.

– Видишь ли ты вон тех негодяев, что стоят в тени?

Не успел Филимон ответить, как тридцать или сорок человек с кинжалами, сверкавшими в лучах месяца, преградили улицу и окружили бегущих со всех сторон.

Петр немедленно повернул назад и побежал с быстротой, столь же стремительной, как и его погоня. Филимон следовал за ним. Едва переводя дыхание, пробежали они к своим.

– В конце улицы стоит вооруженная толпа!

– Убийцы! Евреи! Заговор! – слышались крики.

Показался неприятель, осторожно продвигавшийся вперед. Под предводительством Петра духовенство отступило.

Угрюмый и раздраженный, Филимон присоединился к толпе, но едва он успел отойти шагов двенадцать, как услышал чей-то жалобный голос:

– О, помогите! Пощадите! Не оставляйте меня тут – они меня убьют. Я христианка, клянусь, я христианка!

Филимон нагнулся и поднял с земли хорошенькую негритянку, едва прикрытую лохмотьями и горько плакавшую.

– Я выбежала, когда услышала, что горит церковь, – рыдала несчастная, – а евреи избили и ранили меня! Они сорвали с меня шаль и тунику, прежде чем мне удалось вырваться от них, а потом меня опрокинули наши, – и когда я упала, меня стали топтать ногами. Мой муж станет бить меня, когда я вернусь домой. Бежим в этот переулок, иначе они убьют нас! – сказала негритянка.