Иранский плов

– Видишь ли, – сказал я. – До некоторой степени я действительно чистильщик. Только чищу я не ботинки, а слова. А иногда и лица и даже старую грязную кожу. Я очищаю ее от грязи и смотрю, что у нее там есть в заплесневелых уголках.

– Перестань темнить, сука! – в один голос закричали Наргис и Нами. – Говори прямо, кто ты?

– Меня зовут Башан, – сказал я. – Я пишу рассказы и продаю их в газеты.

– О, так ты бабу! – воскликнул Нами.

Нами был самым младшим из мальчиков, но его мордашка была живой и смышленой. И так как он продавал газеты, я вызвал у него живой интерес.

– В какую газету ты пишешь? – спросил он, подсаживаясь ко мне поближе. – В «Фри пресс», «Сентрал Тейдж» или в «Бомбей Кроникл»? Я знаю все газеты!

– Я пишу в «Шахрах», – сказал я.

– «Сахрах»? Это что еще за газета?

– Она выходит в Дели.

– В делийской типографии? – У Нами широко раскрылись глаза.

– И в газете «Красивая литература», – сказал я, желая произвести на него еще большее впечатление.

– Что ты сказал? – захохотал Кульдип Каур. – «Вшивая литература». Ха-ха-ха! Послушай, Нами, советую тебе изменить свое имя и с этого дня называться «Вшивая литература». Замечательное имя! Ха-ха-ха!

Когда все мальчики, насмеявшись вдоволь, замолкли, я сказал серьезно:

– Не «Вшивая литература», а «Красивая литература». Она выходит в Дели. Это очень хорошая газета.

– Ой, подлец, насмешил, – сквозь смех проговорил Наргис, мотая головой. – Пусть будет «Красивая литература». Нам все равно. Мы ведь газеты не читаем. Мы продаем их, чтобы заработать на жизнь!

– Да, – сказал Кульдип Каур, вытирая слезы. – По виду бы я ни за что не сказал, что ты писатель! Ты выглядишь не лучше нас, грешных! Ха-ха-ха!

И все они снова принялись хохотать. Мне ничего не оставалось, как засмеяться вместе с ними.

Но вдруг Кульдип Каур оборвал смех и обратился ко мне серьезно:

– А сколько ты… сколько ты получаешь за эти свои рассказы?

– Да примерно столько же, сколько и ты. А чаще всего – ничего. Написав рассказ, я несу его редактору. А тот заберет рассказ, поблагодарит меня, но денег не дает. Такой порядок способствует блеску и процветанию газеты.

– Зачем же ты тогда занимаешься такой ерундой? Почему не чистишь ботинки, как мы? Вот что я тебе скажу, бросай-ка ты свои рассказы и приходи к нам. Мы примем тебя в свою компанию и станем звать Бадбекха Латиф. Согласен? Давай руку!

И Кульдип Каур крепко пожал мою руку.

– Но имей в виду, что каждый день тебе придется Давать по четыре анны полицейскому. А если в какой-нибудь день ты не сможешь их заработать, то… Это никого не касается, откуда ты их возьмешь. Хоть воруй, но четыре анны отдай! Кроме того, раза два в месяц тебе придется посидеть в полицейском участке.

– Это еще зачем?

– Этого и мы не знаем. И хотя каждый из нас и дает полицейскому по четыре анны, все равно он два раза в месяц ловит нас и отводит в участок. Такой уж у него порядок. Он говорит: «Что я могу поделать?»

– Ну хорошо, два раза в месяц в полицейский участок.

– Раз в месяц побываешь в суде, где будут разбирать твое дело и приговорят тебя к штрафу в две или три рупии.

– Но почему же? Ведь я даю полицейскому четыре анны?

– Э, друг, полицейскому ведь тоже надо жить! Не понимаешь, что ли, Вшивая литература?

– Вшивая литература все понимает, – сказал я, хитро подмигнув Кульдип Каур, и мы оба принялись хохотать.

В это время к нам подошли Мадхубала и Кокку. Они обливались потом и едва переводили дух.

– Ну как, перестал болеть живот? – спросил я Мадхубалу.

– Перестал, только теперь очень есть захотелось!

– И мне тоже, – сказал Наргис.

– Может быть, поедим иранского плова? – предложил Нами.

– А потом снова заболит живот, – сказал Кульдип с горечью. – Снова пойдем бегать и снова захотим есть?

– Я могу дать две пайсы, – сказал Нами.

– Я вношу анну, – сказал я.

Каждый дал сколько мог, и набралось четыре анны. За пловом послали Нами. Во-первых, потому, что он был самым маленьким, а во-вторых, потому, что повар из ресторана симпатизировал ему и мог дать сверх двух порций третью или порции положить побольше.

Когда Нами ушел, я спросил ребят:

– Вы каждую ночь здесь ночуете?

– Да, все, кроме Мадхубалы, – ответил Кокку. – Мадхубала обычно ночует дома, но сегодня он остался с нами.

– Где ты живешь? – спросил я Мадхубалу.

– В Сайене. Там у меня мать.

– А отец?

– Отец? Откуда мне знать отца? Возможно, какой-нибудь сетх из соседнего квартала.

Понемногу все мальчики затихли. Они сидели пришибленные, словно кто-то им дал пощечину. Дети, у которых не было опоры, не было родителей, не было имени и дома, пытались заполнить недостаток любви и ласки песнями из кинофильмов:

Я в тебя, ты в меня,
Оба мы влюблены…

Где ты, мой любимый? Где мой отец? Где мать? Где брат? Где вы и кто вы? Зачем вы произвели меня на свет и бросили на безжалостные камни мостовой, чтобы всю жизнь терпеть побои и оскорбления!