Ирена Юргелевич. Чужой

Пес, не вставая, дружелюбно застучал хвостом по полу. Уля снова взялась было за письмо, но тут послышались шаги. Она бросила тетрадь в чемодан и побежала к калитке.

— Ну, как дела? — спросил отец и легонько обнял ее за плечи. — Все в порядке?

— В порядке! — весело ответила она.

— Зенек дома?

— Нет, скоро вернется.

— У меня для него новость.

А новость была вот какая: пан Антон Яница, знаменитый сварщик, дядя Зенека, работает около Тчева и с нетерпением ждет своего племянника!

— Откуда ты знаешь, что он ждет? Он тебе писал?

— Нет, не писал, — улыбнулся отец. — Я с ним разгова­ривал. Я как раз от него...

Значит, отец ездил в Тчев? Пожертвовал своим воскрес­ным отдыхом!

— Я решил посмотреть, что это за дядя, — объяснил доктор, — и как он поведет себя, когда узнает, что мальчик хочет к нему приехать. Видишь ли... —взволнованно пере­бил он сам себя, —если б он только согласился воспитывать племянника, ничего из этого хорошего не вышло бы... Нуж­но, чтобы он хотел взять этого мальчика, чтобы он радовался ему... Понимаешь?

— Понимаю, — ответила Уля. Она с жадностью слушала отца и радовалась, что он делится с ней своими мыслями.— Понимаю. Ну и...

— Ну, и все, по-моему, будет хорошо... Яница человек одинокий, мать Зенека была его любимой сестрой.

— Но... а если он узнает, что Зенек сбежал из дому, и вообще... — забеспокоилась Уля. — Он ведь будет недоволен.

— Я ему все рассказал.

Дунай поднял голову, радостно гавкнул и побежал в сад.

— Зенек идет!

Зенек был не один, а с Юлеком и Марианом, которые каждый день его сопровождали по дороге с работы домой.

— А завтра ты работаешь? — спросил Юлек, остановив­шись у калитки.

— Если не будет дождя, — ответил Зенек.

— Ладно, — сказал мальчуган. Это означало, что Зенек, как всегда, может рассчитывать на его общество на обрат­ном пути. — Всего!

— Всего.

Зенек поднялся на террасу и, увидев отца Ули, заулы­бался:

— О, вы уже здесь?

— Как видишь, вернулся... — Доктор выжидательно по­смотрел на Улю; она взглядом попросила его говорить.— Зенек... сколько тебе еще осталось работать на уборке?

— Дня два, самое большее три.

— Вот как все хорошо складывается!

— А что?

— Пора собираться в дорогу. Все помолчали.

— Куда? — изменившимся голосом спросил Зенек.

Уля посмотрела на отца — да скажи же ему скорей, не мучь!

— В Тчев.

— Это... там находится колония?

— Нет, там твой дядя. Дядя Антось. Он тебя ждет.

Зенек остолбенел.

— То есть как это? Как это — ждет? — выкрикнул он.— Откуда вы знаете? .

— Я как раз был у него... Он просил, чтоб ты приехал через три дня, потому что сейчас ему надо поехать в коман­дировку. А потом он встретит тебя на станции.

— И он... — Зенек запнулся и с шумом втянул губами воздух, — он хочет, чтобы я жил у него?

— Конечно, — весело сказал доктор. — И я полагаю, что ни в какую колонию он тебя отдать не согласится.

Зенек странно заморгал, Уля отвернулась к окну. Она уже знала, что на мужские слезы смотреть не следует, даже если мужчина еще не совсем взрослый.

... На следующее утро, придя от Вишенки, Уля нашла у себя на столе наклеенный и адресованный ей конверт. По­черк был ей знаком—однажды вечером, давно-давно, она прочла написанные этим почерком слова: «Выйди, я тебя жду». Уля схватила конверт и убежала в поле — ей хотелось побыть одной. Усевшись на меже, она распечатала конверт. В нем были пятьдесят злотых и записка:

«Как-то раз я сказал, что не могу объяснить тебе свою жизнь, потому что ты не поймешь. Но теперь я думаю, что раз я тебя люблю...»

Уля перестала читать, сердце ее забилось часто-часто, словно от испуга. Но это был не испуг, а счастье. Она не мог­ла оторвать глаз от букв, сложившихся в чудесные слова: «Я тебя люблю... я тебя люблю...»

Наконец она стала читать дальше:

«... то я должен быть откровенным. И потому теперь я решил написать тебе правду, даже если ты и не все поймешь.

Я убежал из дому, потому что дома мне было так парши­во, что и представить себе нельзя. Для моего отца суще­ствует одно — водка. А сын ему не нужен, потому что на сына надо тратить деньги. Раньше, когда мама еще была жива, он тоже пил, но мама следила, чтоб он надо мной не изде­вался. ..» Издевался? Что же это такое? Как можно надевать­ся над собственным сыном?.. «И наконец я не выдержал. Я решил, что у меня один выход — поехать к дяде. А если я его не найду, мне крышка.

Я тебя очень прошу, никому про это не говори, ведь это очень страшно — писать так про своего отца. И сожги это письмо. Теперь, когда я познакомился с твоим отцом и еду к дяде, для меня начинается новая жизнь, и я хочу, чтоб от старого не осталось никаких следов.

И ты тоже об этом не думай.

Не знаю, когда мы увидимся, может, не скоро. Но я тебя никогда-никогда не забуду. И кто знает, может, когда-нибудь я приеду и спрошу, помнишь ли ты меня. Зенек».

Уля долго сидела на меже среди сжатого поля с письмом на коленях. Подул легкий ветерок, подхватил записку и от­нес ее на жнивье. Девочка подняла ее и снова увидела сло­ва: «...начинается новая жизнь, и пусть от старого не оста­нется никаких следов. И ты об этом не думай».

Она вернулась домой и бросила письмо в огонь.