Иркутъ Казачiй. Зарево над Иркутском

И сразу раздвинулся в стороны распадок – за крайними домами раскинулось большое олхинское поле, верст в семь в поперечнике, с редкими островками кустарников и одиноких сосен. Изрядный кусок степи в таежном крае, но не один он тут, до самого Иркута и далее такие поля есть. Оттого и заселились здесь при царе Алексее Михайловиче первые казаки, что на землю эту с боем пришли. Олха ведь бурятское название, искаженное, правда, а означает оно место, где бьют зверя.

К великому сожалению, бурятский язык Семен Кузьмич не знал, так, всего с десяток-другой слов. Это тункинские казаки, что с бурятами издревле живут, да и породнились с ними на семь рядов, язык их знают. И чертами лиц многие похожи, да так, что иного казака от бурята не отличишь. Гуранистые станичники, ничего не попишешь.

И огорчился старый казак – эх, знать бы ему, что сказал тогда старый шаман перед смертью. А ведь жизнь круто изменилась – Григорию через три дня гибель выпала от пули спиртоноса, а роду Батуриных нежданное богатство подвалило. Хозяин прииска, гофмейстер императорского двора, по счастливой случайности в тот год свое хозяйство решил проведать и приехал из Петербурга. Золотого божка он купил сразу, как увидел, щедро выдав казакам девять тысяч рублей на троих. И обмолвился на радостях, что отдаст сего божка чуть ли не лично самому наследнику престола, будущему императору Николаю Александровичу.

А спустя день Семен спас хозяина от пуль спиртоносов, на которых они нарвались на узкой таежной тропке. Григорий погиб сразу, получив пулю в голову, а Батурину удалось подстрелить двоих и тем отбить у других охоту, а заодно и увести контрабандистов от гофмейстера, который хотел набраться таежных приключений. Набрался по самую задницу, их высокородие, мать его…

За свое спасение хозяин отплатил сторицей – пять тысяч рублей выдал казаку, и семью Григория не обидел. И замолвил словечко, походатайствовал – через месяц Семена произвели в старшие урядники, наградили медалью «за усердие» и золотыми часами на цепочке. А позже еще знаком отличия святой Анны командующий округом пожаловал. И круто изменилась казачья судьба-судьбинушка, из беспросветной нищеты, от горестных мыслей о переходе в крестьянство, в крепкий достаток кинула…

На известковых каменоломнях, что исстари иркутским городовым казакам принадлежали, работа давно встала из-за наступивших холодов, никого не было, только качалась на ветру сорванная с одной петли дверь ветхого сарая. Иркутские казаки Могилевы и Баженовы добываемую здесь известь продавали иной год по сто возов в городе. Товар сей ходовой – и стены побелить, и печи. А потому целыми казачьими поколениями известь сию продавали – сколько себя Семен помнил.

Но сейчас сплошная отрава сердцу – остались в Олхе только три старых «казака»: сопка, каменоломни известковые, да Семен Батурин. А боле казачьей старины здесь и не осталось…

Остров

(Федор Батурин)

– Приказ я сама напечатаю, а Александр Федорович его подпишет сразу после встречи, – женщина подошла вплотную к казаку, упершись в его грудь своим роскошным бюстом. Казак скосил глаз – под тонкой тканью платья чуть колыхались привлекательные полушария.

– Ты храбрец, казак, и я должна быть твоей наградой, нынче же. И я буду ей. Как собрание завершится, я буду ждать тебя в последней комнате по коридору… с приказом, – женщина чуть коснулась губами щеки казака и на мгновение так крепко прижалась к Федору, что новоиспеченный подхорунжий моментально покрылся потом. Она отстранилась от него, обольстительно улыбнулась и, зазывно двигая бедрами, вышла из столовой.

Рукавом Батурин стер пот со лба – казак понимал, о чем идет речь. Вот только большого желания у него не было, хоть женщина была привлекательна, да и сама навязывалась. Но что здесь поделаешь – убойное было для него это сочетание – революция и баба, баба и революция. И яркие воспоминания нахлынули на смятенную душу казака…

*****

– Да здравствует революция! Слава революционным казакам! – восторженные вопли шквальным ветром проносились над заснеженной Амурской улицей, по которой плотными шеренгами проходили в конном строю две сотни иркутских казаков.

Федор был крайним в шеренге и, покачиваясь в седле, со сладким чувством в душе слушал хвалебные речи. Да и как не гордиться казаку – горожане радовались, красные флаги реяли на ветру, полицейские и жандармы попрятались, а офицеры, с которых слетело все их высокомерие, откровенно заискивали перед мятежными казаками.