Иркутъ Казачiй. Зарево над Иркутском

– Захвати березовые стяжки, Кузьма, – Семен Кузьмич кивнул на навес у забора, под которым лежала небольшая грудка толстых прутьев. Невестки летом к ним помидоры подвязывали, а по уборке урожая свалили под забор, будущего лета дожидаться.

– Три штуки бери, сейчас их «сажать» будешь!

Кузьма вздохнул, рысью подбежал к навесу и хапанул несколько колышков. И тут же был остановлен Антоном, что стоял за спиной отца.

– Куды толстый берешь, дура. В палец бери, рано тебе «двуперст» рубить, клинок попортишь…

– Пусть один возьмет, посмотрим, что за рубаку ты, Антоша, выучил. А ты, Кузьма, три прута рядышком в грязь втыкай, а толстый отдельно – сейчас покажешь отцу и деду удаль молодецкую.

Сын тяжело вздохнул, зацепил крепкими пальцами кончик пшеничного уса, машинально накрутил, но перечить Семену Кузьмичу не стал – себе дороже выйдет. А Кузьма тем временем воткнул колышки в раскисшую грязь, топнул ногой. Затем вытянул шашку из ножен, которую услужливо принес малый двоюродный братец, или братка, как кликали завсегда казаки. Так уж исстари повелось, что не разделяли в казачьих родах братьев на родных, двоюродных и троюродных. Всех именовали братками, не делая между ними различий. Да оно и верно – одного корня казаки, а считать побеги на родовом древе… Братками были и дяди с племянниками, если разница в возрасте была небольшой, и зятья, если примаками взятыми в семью были и по сердцу казакам пришлись, и даже брат жены – шурин, коль по душе приходился…

Отточенная сталь сверкнула на пасмурном небе серебряной молнией, и внук нанес по первому колышку разящий удар.

– А ведь ничего удар, батя, внук-то твой молодцом оказался, – облегченно произнес Антон, выпуская ус из пальцев. Прут был перерублен наискось так, что отрубленная вершинка воткнулась острием в грязь. Такой удар и назывался казаками «сажающим» или «баклановским», по имени известного казачьего атамана, что рубил немирных кавказских горцев, наводя на них лютый ужас – ибо наискосок тела человеческие разваливал.

– Ничего удар, – согласился с сыном Семен Кузьмич. – Ан нет, не в счет пойдет, прутик-то повалился, косо его Кузьма «посадил». Давай, внучок, второй руби, посмотрим, а то по первой попытке судить трудно.

Внук кивнул чубом, отошел на шаг и взмахнул шашкой. Вот только результат оказался намного хуже – срубленная верхушка отлетела в сторону, упав плашмя на черную грязь.

– Да уж, – задумчиво протянул Семен Кузьмич, – руби теперь третий колышек, порадуй деда.

Внук махнул шашкой, но от волнения промахнулся, только свалив прут на бок и разрубив грязь так, что брызги во все стороны разлетелись.

– Да кто так бьет?! Будто ногой по коровьей «лепехе» со всей мочи саданул! – взорвался Антон. – Ты что отца позоришь, немощь бледная! Я тебя чему учил, поган…

– Остынь, сынок, не ругай его, – чуть слышно произнес Семен Кузьмич, и седеющий старший сын, удалой казак, которым всегда гордилось отцовское сердце, покорно остановил застрявшее в горле ругательство.

А старик повернулся к старшему внуку, что пристыжено опустил голову. В другое время дед пропесочил бы нерадивого отпрыска с тщанием, но сейчас старый казак видел густой румянец на щеках внука, под которым перекатывались тугие желваки. А потому ругать его не стоило – Кузьма себя сам изводить начнет безжалостной рубкой, чтоб больше перед дедом и отцом не оскандалиться.

– Смотрите, внуки мои, и запоминайте, – Семен Кузьмич цепко взялся за рукоять и выхватил шашку из ножен. Серебристая полоса мелькнула в небе и все дружно испустили восторженный выдох. Толстый колышек был начисто перерублен, а верхушка воткнулась в грязь. Семен Кузьмич чисто «посадил березку», прямо и рядышком.

– Вот так рубить надо, внуки мои разлюбезные, – дед нарочито громко бросил клинок в ножны. – Занимайся каждый день, Кузьма, и с коня тож руби. И братьев своих учи, хорошо учи. Я не хочу, чтоб про моего внука говорили, что он молодец среди овец и овца при виде молодца. Сыны мои достойные воины, с крестами и медалями, и вы, внуки мои, должны быть достойны их чести и славы. Ибо мы – казаки, сына боярского Пахома Батурина дети, атамана Ермака Тимофеевича потомки…

Гатчина

(Федор Батурин)

Коршунов в сопровождении Федора и его казаков несся рысью вдоль полотна. Шли ходко и через минуту миновали донцов. Те спешно выгружали с платформы пушку, второе орудие уже стояло на путях, снятое с передка – у него суетился расчет. Вдоль эшелона жидкой цепью рассыпались спешенные казаки, лязгали затворами винтовок.

Останавливаться здесь есаул не стал, наоборот, хлестнул коня и помчался дальше вдоль пути. Федор с казаками устремился следом, к видневшемуся в отдалении зданию станции. И только сейчас он разглядел, что перрон битком забит людьми – множество серых солдатских шинелей и черных матросских бушлатов стояли ровными шеренгами, над головами поблескивала грозная щетина штыков.