Ирландские чудные сказания

— Лучше бы ты оставил нас, — сказали они высокому юноше, — ибо сыновья Морны вновь снаряжаются убить тебя.

Леса, коли так, наверно, казались зловещими. С древесной верхушки мог прилететь камень — но с какого дерева из тысяч он прилетит? Стрела могла прозвенеть возле уха, скользнуть к земле и трепетать в ней беззвучно, с угрозой, с намеком на братьев, что оставила она позади в своем трепете, — но справа ли? Слева? Сколько тех братьев? В скольких колчанах отсюда?.. Фюн был лесовик, но глаз у него всего два, всего две ноги, что способны нести его всего в одном направлении. Но когда он смотрел вперед, что — или сколько тех «что» — глядело на него сзади? Может, повернут он сюда — в эту сторону или в противную — от улыбки на скрытом лице и от пальца на тетиве. Дротик может скользнуть в него — из этого ли куста или из вон того… Ночью Фюн, положим, их оборол бы: его слух — против их ушей, бесшумные ноги — против их осторожных стоп, его знание леса — против их полчища; но днем — безнадежно.

Фюн отправился искать свою удачу, попытать себя во всем, что может случиться, и завоевать себе имя, что будет жить, покуда есть у Времени слух и знает оно ирландца.

Глава восьмая

Фюн ушел и теперь остался один. Но к одиночеству был он пригоден, как журавль, что населяет уединения и угрюмые пустоши моря: у человека с умом всегда есть товарищ, а ум Фюна способен был на великое так же, как и тело его. Быть одному — никакой беды, во всяком окружении, тому, кому всю жизнь быть одиноким, ибо это скажут о Фюне, когда сказано будет все: все, что пришло к нему, — покинуло его, а счастье никогда не оставалось с ним дольше, чем на миг.

Но не одиночества искал он сейчас. Фюн искал науки толпы, а потому если находил толпу — шел в нее. В подвижном полумраке и пестряди зеленого леса глаза его навострились наблюдать. Наловчились улавливать в тенях птиц, что сами пестры тенями, и высматривать среди деревьев зверей с окрасом древесной коры. Заяц, присевший в папоротниках, был Фюну видим — и рыба, что колыхалась незримо в колыханье и бликах зеленого берега. Фюн видел все, что получалось увидеть, видел и то, что мелькало мимо глаз, какие от обычая и привычки слепнут наполовину.

На Маг-Лиффи[8] набрел он на ребят, что плескались в заводи; поглядел Фюн, как справляются они с потоком, подумал, что их уловки и ему нетрудны и что способен он показать им кое-что новое.

Мальчишкам надобно знать, что умеет другой мальчишка, и в любом деле они меряются силами. Под пристальным взором Фюна ребята старались вовсю и вскоре позвали его состязаться с ними, показать свою удаль. Подобное приглашение — вызов, промеж мальчишками — едва ли не объявление войны. Но Фюн превзошел их всех в плаванье так, что даже звание мастера не подобало бы такому величию.

Пока Фюн плавал, кто-то заметил:

— Он белокур и хорошо сложен. — И с тех пор звали его Фюном, или же Светлым. Прозвище это дали ему мальчишки, и они же, видимо, его сберегут.

С этими ребятами пробыл Фюн сколько-то, и, вероятно, они перед ним поначалу преклонялись, ибо так устроено у мальчишек: они поражаются подвигам и восхищаются ими, но в конце концов, что неизбежно, они обзавидовались чужаку. Те, кто был вожаками до него, муштровали друг дружку и, надавив, настроили всех против него — и вот уж не доставалось Фюну в том сборище ни одного дружелюбного взора. Не только взял он верх над ними в заплывах — он победил их в беге и прыжках, а когда игра выродилась в злобу, как вечно бывает, лютость Фюна в десять раз оказалась лютее, чем лютость лютейшего лютого, выдвинутого против него. Отвага есть гордость, пока юн человек, а Фюн был гордец.

Остался, должно быть, гнев в Фюне, когда ушел он от той воды, от тех сердитых насупленных мальчишек, но осталось наверняка и разочарование, ибо в тот раз желал он дружиться.

Отправился Фюн на Лох-Лень и поступил на службу к королю Фюнтра¹⁸. Это королевство, быть может, получило свое название в честь самого Фюна и до него звалось по-другому.

Нанялся Фюн охотником к королю Фюнтры, и вскоре стало ясно, что ни один другой королевский охотник с ним не сравнится. Куда там: не было того, кто хоть отдаленно равнялся Фюну в уменьях. Другие гонялись за оленем, применяя прыть своих ног, нюх собак и тысячу проверенных уловок, чтоб приманить зверя, и тот частенько удирал. Но олень, по следу которого шел Фюн, удрать не мог — даже казалось, что звери сами идут к нему, столько он их поймал.

Король восхищался рассказами о новом охотнике, но величие королей выше прочих, и потому они пытливей: их величие требует, чтобы воочию видели короли великое, о коем наслышаны.

Король пожелал повидать Фюна, и Фюн наверняка размышлял, что у короля на уме, покуда милостивый повелитель глядел на него. Что бы ни нашлось в его мыслях, слова короля были проницательны, как и его наблюдения.

— Если у Кула, сына Башкне, есть сын, — произнес король, — ты наверняка он и есть.

Нам неизвестно, сказал ли король Фюнтры что-то еще, но знаем мы, что вскоре после тех слов Фюн свою службу оставил.