Ирландский прищур

Чик – и упала, чик – и упала, и с каждым разом я обретала уверенность в себе, но тем не менее с каждым щелчком ножниц ее волосы становились все более короткими и все менее ровными. О, разве меня не понесло, так сказать, от счастья при каждом движении сверкающих ножниц и при виде ее ушек, которые в таком состоянии и дня бы не продержались в «Святой Марте»? Понесло. И еще как. Падали волосы, уходили тени, а я, как заправский парикмахер, кружила слева направо вокруг полуобнаженной хозяйки Большого Поместья – ощущала под своими пальцами ее прохладную кожу, увидела в одном месте царапину, пряди волос, падая, парили в воздухе, хотя никакого ветра не было. Все больше и больше открывалась ее длинная шея. От моего дыхания у нее под волосами, которые я подстригала, шевелился детский пушок. Птицы снова перестали щебетать. Она облизнула бедные опухшие губы. Ну вот. Я закончила.

Наступила полная тишина. Заслуженная.

Итак, я глубоко вздохнула и обошла вокруг, чтобы встать прямо перед ней и полюбоваться, так сказать, делом своих рук, а она, не говоря ни слова, протянула руку за ножницами, которые я медленно и не слишком охотно ей отдала, и затем, опять не говоря ни слова, она протянула другую, и мне потребовалось довольно много времени, прежде чем я вспомнила наконец о расческе.

Потом она встала и сказала, что теперь моя очередь. Будет только правильно, если мы поменяемся местами. Я, как и она, разденусь и сяду на стул, на котором сидела она, а она станет парикмахером, которым только что была я. Все это бы прекрасно – за исключением того, что я покраснела до неприличия, но это было именно так, мое лицо пылало от искушения, которому я через секунду-другую, конечно, поддамся, а также за исключением – самыми главными тут были исключения, – за исключением того, что в этой изумляющей, многозначительной тишине она невольно назвала меня по имени. Не Осотка, как обычно ко мне обращалась. А Дервла. По имени, данному мне моей матушкой-воспитательницей. «Дервла» прозвучало из ее уст совершенно непринужденно. Но от одного звука этого имени напряженность между нами мгновенно исчезла, отчего я тут же пустилась бежать, подгоняемая двумя противоположными чувствами – радости и неповиновения. Позади себя я слышала ее смех, будто она не поняла, что вселилось в меня или что я подумала, когда она бездумно произнесла мое правильное имя, или будто мое бегство имело какое-нибудь значение, угрюмо подумала я, оказавшись в безопасности моей холодной каморки. Решимость, с которой я пустилась бежать, к этому времени прошла, и я, дрожа, стояла у окна и сквозь густую зелень ивы видела, как она возвращается, держа одним пальцем перекинутую через плечо блузку.

Выглядела она как девчонка. Но часто бывала похожа на парня. Гордая, гневливая, душистая, как сено. То она вела себя как почтенная женщина, то была такой же жалкой, как и все мы, так что я даже не могла понять, какая она на самом деле. Но, по крайней мере, она выдала то, что могла узнать только от Тедди, пришел он в сознание или еще нет – последнее было вероятнее, ведь он так и не попытался найти меня и навсегда увезти из Большого Поместья.