Ирландское сердце

Вернулись американские клиентки мадам Симон, весной Париж буквально притягивал их. За мои услуги они платили пять франков, из которых я получала четыре. Однако частенько они добавляли к этому щедрые чаевые, обычно в долларах, и мой банк обменивал их для меня. Я покупала на улице блинчики crepes и питалась в «Л’Импассе». Было совсем несложно показывать дамам Париж, который они хотели увидеть: Лувр, площадь Согласия, Триумфальную арку и, разумеется, Эйфелеву башню. Именно об этих местах их будут расспрашивать дома.

Потом был чай в отеле «Ритц» или бокал шампанского в ресторане «Фуке» – все это включал тур.

Кроме того, я продолжала копировать для мадам ее «вдохновения». Но впервые сидя в задних рядах на показе мод Чарльза Уорта, я нервничала. Вскоре заметила людей, которые открыто делали наброски вечерних платьев. Это были представители прессы. И я тоже достала свой блокнот.

– «Ле Чикаго Трибьюн», – заявила я привратнику, стоявшему у меня за спиной.

Никто не обратил на меня внимания. Еще двенадцать франков в банк.

Тем майским утром я была счастлива. О возвращении домой даже не думалось. Чикаго казался очень и очень далеким.

В студию приехала добропорядочная домохозяйка со Среднего Запада, Корнелия Уилсон из Саут-Бенда, штат Индиана. Она была в полном восторге от себя и своей новой шляпки, купленной за углом, на улице Камбон, у женщины по имени Габриэль Шанель.

Мадам Симон лишь усмехнулась.

На шляпке не было цветов и фруктов, обычно украшающих головные уборы фешенебельных парижских дам, но мне нравились ее лаконичная форма и единственное белое перо.

– А еще, – сказала Корнелия Уилсон, – мисс Шанель утверждает, что собирается продавать платья. Я видела один образчик – такие странные цвета, серый и черный, и сшито из какого-то мягкого материала.

– Это джерси, – заметила мадам Симон в мою сторону. – Я знаю все об экспериментах мадам Шанель. Скажите этой женщине, что ее муж этого не одобрит. Шанель не одевает респектабельных женщин.

– Что она сказала? – спросила у меня Корнелия.

– Она считает, что Шанель… ну, что она слишком авангардна для вас.

– Там нет корсетов, – продолжила Корнелия. – Вероятно, именно это имеет в виду мадам Симон. С другой стороны, – сказала она, поднимая вверх руки, – почему мы должны затягивать себя? Вчера вечером мы ходили на сольный концерт Айседоры Дункан. Так вот она была практически раздета. Почему мы, женщины, должны стыдиться своего тела?

«Боже, – подумала я, – что творится у них в этом Саут-Бенде? Может, Корнелия вообще суфражистка?»

Мне же мадам сказала по-французски:

– Клиентки Шанель торгуют своим телом. Коко – тоже. Ее одежда соответствует ее морали.

Мадам Симон всегда понимала по-английски больше, чем показывала. В отношении платьев она представляла школу «чем больше, тем лучше» и была приверженцем моделей, требующих контролирующего нижнего белья. Часто распалялась насчет скандальной моды, ставшей популярной после Французской революции. Тогда женщины одевались как римские статуи, оголяя грудь. Никаких приличий. Никакой респектабельности.

– Когда женщина теряет свою репутацию, с чем она остается? – говорила мадам Симон в своих нередких лекциях, адресованных Жоржетте и молодым швеям. – Не поддавайтесь на сладкие слова, ma petite filles[53]. Поступитесь своей добродетелью, отдадите целомудрие – потеряете шанс на достойную жизнь. И у вас не будет ни своего дома, ни детей.

– А я и не думаю отдавать свое целомудрие, – после одной такой проповеди мадам заявила мне Урсула, самая бойкая из всех швей. – Я рассчитываю получить за него хорошую цену.

Французы называли швей «модистками», а остальных мастеровых женщин – «гризетками». Все это девушки из бедных семей, сами пробивающие себе дорогу в жизни: тяжелый труд, низкие заработки, никакой защиты. Было много разговоров, когда одна из гризеток, Луиза, познакомилась с богатым мужчиной и переехала в его квартиру на Рю-де-ля-Пэ. Мадам Симон немедленно уволила ее.

– Мадам сейчас великая моралистка, – сказала мне Урсула. – Авторитетная и положительная, но вначале…

Похоже, у мадам Симон когда-то был покровитель. Богатый человек, вкладывавший деньги в ее магазин и в нее саму.

– Она думала, что они поженятся, – продолжала Урсула. – Но когда пришел час, он захотел жениться на девственнице. Видите ли, Нора, в Париже полусвет – это отдельный обособленный мир. Габриэль Шанель – великая куртизанка, но в обществе ее не принимают. Ее называют irrégulier – женщиной человека, который поддерживает ее, но никогда на ней не женится. Такие могут взлететь высоко, но могут и упасть, разбиться, – мадам это хорошо известно. У мадам, по крайней мере, есть свой бизнес. А вот моя сестра, – она покачала головой, – влюбилась, как она говорит, в женатого мужчину. Десять лет они встречались время от времени в дешевых гостиницах. Она обманывала всю нашу семью. Но когда наконец решила уйти от него, он ее избил. Она все это отрицает, но я сама видела эти синяки.

– Жуть, – сказала я. – Бедная девушка.