Ирния и Вирдис. Тетралогия (СИ)

Этот ни с того ни с сего зарыдавший верзила кажется ему очень удобной мишенью. Йанору по опыту известно, что как раз такие здоровяки зачастую ничего не стоят как бойцы. Они слишком сильны. Их побаиваются и уважают сверстники. Им редко приходится пускать свою силу в ход и почти никогда – проигрывать. В них нет терпения и стойкости. Их никогда не сбивали с ног, они не знают, что это такое – вставать раз за разом, даже когда устоять нет никакой надежды. Такие могут одной рукой перевернуть груженую телегу, но не в состоянии сто раз подряд зарядить и разрядить ружье. Слишком гордые, чтобы оставаться дома, под мамкиными юбками, они записываются в солдаты, думая, что уж тут‑то самое им и место, тут‑то они и развернутся, с их‑то непомерной силищей.

Их ждет горькое разочарование. Армия – это дисциплина и труд, а не потрясание пудовыми кулаками. А трудиться они не любят. И не умеют. И не хотят учиться. Не принятые в армию, такие типы чаще всего не возвращаются домой, а направляются на большую дорогу и становятся разбойниками. Ну, и заканчивают свою жизнь в петле, как разбойникам и положено. Вот и этот, судя по всему, такой же. Небось думал, что стоит ему записаться в гвардию, и он тотчас станет героем, вскочит на коня, подкрутит усы и поскачет в ближайший кабак, шлюх очаровывать. А тут, вместо всех этих радужных мечтаний, скотина сержант, который тебя и за человека не держит и сулит такое, что хоть сейчас в петлю. Вот он и ревет от обиды. Не поднесли ему геройство и почести на блюдечке с каемочкой. Их, оказывается, еще заслужить надобно, да не подвигами ратными, а каждодневным тяжким солдатским трудом под руководством все той же скотины сержанта. Ну и ладно, отсеется сразу же – и боги с ним. К чему, тратить время на того, из кого все равно солдата не сделаешь? Ишь как глаз трет, остолоп, ровно на него муха уселась!

Плачешь? Мамочку вспомнил? Домашних пирожков захотелось?
На какой‑то момент, на краткий миг Карвен просто не понимает, что эти слова обращены к нему. А когда понимает, слезы высыхают мгновенно. Муха стряхивается с глаза одним движением.
Сержант ни слова не сказал об отце, но он упомянул о матери. Карвен сразу вспомнил обоих, отца и мать, и все остальное, что было с этим связано. Сержант тут же превратился для него в подобие тех разбойников, которые пытались его ограбить в самом начале пути. Те тоже насмехались, пока он молот не вытащил.
Молот пришлось оставить вместе с другими личными вещами и бумагами на попечении генерала Кландена. Но горсть земли с могилы матери все еще при нем. Мелкие памятные вещи, из тех, что можно носить под мундиром, гвардейцам разрешаются. Горсть земли с могилы матери – кусочек родного дома, кусочек памяти… домашних пирожков, да? Ничего, пусть сержант только попробует еще что‑нибудь об этом сказать!
Он не враг? Вот еще! Друг не стал бы говорить и делать такое! Вот только этого врага нельзя убивать. Верген просил. Так и сказал при расставании: Карвен, постарайся не убивать своих будущих наставников, очень тебя прошу. А наставник… наставник значит для Карвена не меньше отца с матерью. Вот так. И если сержант не попытается продолжить разговор о домашних пирожках, Карвен, так и быть, сохранит ему жизнь.
Есть ведь и другие возможности отомстить. Другое оружие. То, которым с такой охотой и умелостью сейчас пользуется сержант. Пора показать ему: мы тоже кое на что способны.