Ироническая Хроника

ТБ Отношение к Западу как к благолепному источнику тепла и света усиленно культивировалось у нас с XVIII, а то и с XVII века; на этот счет сохранилось множество прелюбопытных свидетельств. "Мы Западу многим обязаны", говорил Вяземский. "Думать, что мы и без него управились бы, образовались, все равно, что уверять, что, может быть, и без солнца было бы светло на земле". Эта метафора оставалась очень устойчивой, каким бы ни было само отношение к западному влиянию. Польский поэт Мицкевич, в своих парижских лекциях уделивший много внимания исторической преемственности славянской культуры и западной цивилизации, изображал эту картину в следующих выражениях: "Ученые и астрологи говорят, что ближайшим к солнцу планетам предназначено когда-нибудь занять его место. Славяне всегда тяготели и до сих пор тяготеют к Западу". Петровская европеизация России, однако, казалась ему пагубной и по-азиатски деспотической, не приблизившей страну к Западу, а отдалившей ее от него. Знаменитый памятник Петру Великому в Петербурге он сравнил с водопадом, скованным морозом и застывшим над пропастью. Но если "блеснет солнце свободы", говорит Мицкевич ("Pomnik Piotra Wielkiego"), и "западный ветер согреет эту страну", что станет с "водопадом тирании"?

Lecz skoro sioсce swobody zabiyнnie

I wiatr zachodni ogrzeje te paсstwa,

I cуї siк stanie z kaskadNo tyraсstwa?

В России, правда, больше склонялись к тому мнению, что это Запад скорее окончательно погрузится в мрак и холод. Известный славянофил Хомяков писал в своем программном стихотворении:

О, грустно, грустно мне! Ложится тьма густая

На дальнем Западе, стране святых чудес.

Светила прежние бледнеют, догорая,

И звезды лучшие срываются с небес.

Дальше здесь фигурирует еще множество вариаций этого светоносного образа:

А как прекрасен был тот Запад величавый!

Как долго целый мир, колена преклонив,

И чудно озарен его высокой славой,

Пред ним безмолвствовал, смирен и молчалив.

Там солнце мудрости встречали наши очи,

Кометы бурных сеч бродили в высоте,

И тихо, как луна, царица летней ночи,

Сияла там любовь в невинной красоте.

Там в ярких радугах сливались вдохновенья,

И веры огнь живой потоки света лил!..

О! Никогда земля от первых дней творенья

Не зрела над собой столь пламенных светил!

Заканчивается это стихотворение, разумеется, призывом к "дремлющему Востоку" услышать "глас судьбы", проснуться и "воспрянуть в сияньи новом". Русские славянофилы очень любили напоминать Западу, что, несмотря на все его претензии, солнце восходит все-таки на Востоке, и вообще, как говорится, ex oriente lux. Так, Тютчев, язвительно описав пышный прием в Стамбуле французской делегации, саркастически восклицает, что теперь для турок "солнце с Запада взошло" (точно так же герой Достоевского заявляет: "теперь мы ждем зари с запада"). Для других мыслителей, склонявшихся к более западнической ориентации (кстати, само это сочетание слов абсурдно: "ориентация" означает "обращение к Востоку"), такая космогония была самой естественной вещью на свете. Чаадаев, примыкавший то к одному, то к другому лагерю, как-то ядовито заметил о них: "Русский либерал - бессмысленная мошка, толкущаяся в солнечном луче; солнце это - солнце Запада". Другие ученые, как Ключевский, ни на какой однозначной трактовке проблемы не останавливались, утверждая, что теперь не время еще разбирать, каково историческое предназначение России, "суждено ли ей стать светом Востока или оставаться только тенью Запада".

Главным символом западнических устремлений Петра был Петербург, и недаром к этому городу так прочно приклеился канонизированный Пушкиным ярлык "окна в Европу". Очевидно, что главное назначение окна - быть источником света, так что вся эта мифологема выглядела стройно и продуманно даже в мелочах. Между тем уже за шестнадцать лет до появления "Медного Всадника" эта метафора мелькнула у Вяземского, прозвучав у него, пожалуй, еще более ярко и выразительно. Он предлагал "сделать в Китайской стене, отделяющей нас от Европы, не пролом, открытый наглости всех мятежных стихий, но по крайней мере отверстие, через которое мог бы проникнуть луч солнца, сияющего на горизонте просвещенного света, и озарить мрак зимней ночи, обложивший нашу вселенную". Кстати, на том заседании "Арзамаса", на котором Вяземский говорил эти слова, вполне мог присутствовать и Пушкин.