Иронические юморески. Кванты смеха

В нашем отношении к сатирическому герою, как и в отношении ко всякому другому литературному герою, естественно чередование испытываемых нами чувств. От более спокойной оценки поступков героя мы можем переходить к более строгому, даже гневному, осуждению, от гневного осуждения к осуждению смехом, в зависимости от того, с какими качествами героя мы в данный момент знакомимся. Наше общее отношение к герою складывается из тех ощущений, которые мы испытывали по мере знакомства с ним. Если мы, читая произведение, хоть изредка смеялись над героем, то наше общее отношение к нему будет отличаться от отношения к тому герою, над которым мы не смеялись вовсе. Наличие смешных сторон всегда что-то говорит о характере героя. Это, однако ж, не значит, что мы в общем и целом будем осуждать менее строго того отрицательного героя, над которым смеялись. Ведь и степень отрицательности бывает разной. Один отрицательный герой может обладать какими-то осмеиваемыми недостатками, которые делают присущую ему отрицательность (злонаправленность) менее опасной для окружающих. Другой отрицательный герой, даже не имея осмеиваемых недостатков, может оказаться менее опасным в силу своей меньшей злонаправленности. Совершенно очевидно, вместе с тем, что при прочих равных условиях, то есть при равной отрицательности обоих героев, мы отнесёмся более мягко к тому отрицательному герою, над которым смеялись, поскольку видим, что зло, которое он носит в себе, не может быть осуществлено с полной силой.

Так мы подходим к людям в жизни, так подходим и к литературным героям. Если мы согласны, что искусство верно изображает жизненные отношения, то должны согласиться и с тем, что искусство вправе сатирически, то есть с насмешкой, изображать то зло, которое встречает сатирическое, насмешливое отношение в жизни. Конечно, было бы искажением действительности – изображать в смешном виде то, что не смешит нас в жизни. Но таким же искажением было бы изображение в несмешном виде того, что в действительности нас смешит. Если бы Шолохов изобразил Половцева, Островнова, Лятьевского смешными, он преуменьшил бы зло, показал бы эти враждебные силы менее опасными, чем это требовалось по его замыслу. В то же время если бы Маяковский изобразил Победоносикова и Оптимистенко без смешных недостатков, не осмеял бы их, то преувеличил бы зло, показав приспособленчество и бюрократизм как такую опасность, какой они в то время не являлись для нас.

Мысль о том, что сатира не должна быть смешной, приводит к часто высказываемому мнению, что в действительности смешит только юмор, сатира же делается смешной лишь когда в неё проникает юмор, то есть когда отрицательные персонажи изображаются с какими-либо юмористическими недостатками, в результате чего плохим людям как бы приписывается уже нечто характеризующее их как людей хороших. Ошибочность этого мнения основана на непонимании того, что осмеиваемые недостатки, в той или иной степени, могут быть одинаково присущи как хорошим, так и плохим людям, и что сами по себе эти недостатки, взятые изолированно от человеческой личности, никого насмешить не могут. Обычно не принимается во внимание тот факт, что наш смех вызывается не просто чувством комического, а либо более мягким чувством юмора, формируемым под влиянием доброго чувства, которое мы питаем к положительной личности, либо под влиянием более жёсткого чувства сатиры, в формировании которого принимает участие наша общая отрицательная оценка осмеиваемого героя. Поскольку обычно считают, что смех рождается в результате одного и того же чувства комического (которое понимается в таких случаях односторонне, то есть либо как юмористическое, либо как сатирическое), возникает путаница, ведущая ко многим ошибкам.

О наличии путаницы в вопросах комического свидетельствует и тот факт, что в нашей эстетической литературе имеют хождение на равных основаниях два разных определения комического. Одно из них – более древнее, аристотелевское, – по которому комическое определяется как часть безобразного (иначе говоря, является видом, разновидностью безобразного, отрицательного), другое определение – доставшееся нам в наследство от гегелевской, идеалистической эстетики, по которому комическое определяется как видоизменение, разновидность прекрасного, положительного. Придерживаясь первого определения, мы понимаем комическое только как сатирическое (как часть безобразного, отрицательного), то есть как более жёсткую форму смеха по адресу плохих людей, и в таком случае не знаем, что делать с юмором. Придерживаясь второго определения, мы отождествляем комическое с юмористическим и тогда не знаем, стоит ли смеяться над людьми скверными и куда отнести сатиру. Теоретики обычно выходят из положения, пользуясь либо тем, либо другим определением, в зависимости от того, какое больше подходит к случаю, а когда концы с концами не сходятся… впрочем, мы никогда не занимаемся вопросами комического настолько серьёзно, чтобы возникала необходимость сводить концы с концами.