Иронические юморески. Кванты смеха

Ошибка Л. Тимофеева проистекает из того, что свои выводы он делает на основе рассмотрения тех сатирических произведений, в которых находит подтверждение своих взглядов, оставляя без внимания те произведения, которые этих взглядов не подтверждают. Ссылаясь на произведения Рабле, Свифта, Щедрина, Л. Тимофеев пишет, что сатира, «отрицая явление в основных его особенностях и подчёркивая их неполноценность при помощи резкого их преувеличения, естественно идёт по линии нарушения реальных форм явления, тяготеет к условности, к гротеску, к фантастичности».

Действительно, в каких-то случаях сатира Свифта, Рабле, Щедрина пользуется условными, гротескными, фантастическими образами (великаны и лилипуты, градоначальник с органчиком в голове и т. д.), однако условность и фантастичность – вовсе не исключительная принадлежность сатиры. Сказка тяготеет к условности, фантастичности, гротеску ещё в большей степени, чем сатира, но, как правило, в сказке это не вызывает смеха, не приводит к сатире. Больше того, многие сатирические сказки, например сказки типа «Барин и мужик», наоборот, тяготеют к конкретности, реальности образов. Барин в этих сказках – это реальный барин, то есть обыкновенный помещик, а не какое-нибудь аллегорическое существо или животное, олицетворяющее богатство, власть; мужик – обыкновенный мужик.

Несмотря на отсутствие условности, фантастичности образов, такая сказка, однако, не перестаёт быть сатирической. Следовательно, сатирической её делает вовсе не фантастическое искажение образов.

В таких произведениях Гоголя, как «Вий», «Страшная месть», много фантастических, гротескных образов (Вий, колдуны, черти, ведьмы, ожившие мертвецы), но сами по себе произведения эти не сатиричны. В то же время такие произведения Гоголя, как «Ревизор» или «Мёртвые души», – сатиричны, но не содержат условных фантастических образов. Сатира, как видим, существует помимо фантастики и независимо от неё, так же как фантастика (фантастичность, условность образов) существует помимо сатиры. Следовательно, они друг друга не обусловливают и ничего друг в друге не объясняют.

Уже в древние времена условность, фантастичность художественных образов возникла как один из общих приёмов искусства, который и в те времена был тесно связан с человеческой жизнью, со всей человеческой деятельностью. Человек, который творил язык, формировал и формулировал свои представления о действительности и о самом себе, нуждался в помощи фантазии, так как средства познания и отражения мира были очень ограниченны. Когда древний художник, певец или сказитель, сочинявший свои мифы и притчи, был не в силах выразить свои мысли посредством конкретных реальных образов, а это случалось, когда нужно было изобразить какие-то чувства, переживания, понятия (не имевшие, может быть, даже названия), ему на помощь приходила фантазия, то есть способность человеческого ума к сравнению, обобщению, отвлечению. Понятие силы, мощи, могущества обобщалось (олицетворялось) им в образе льва, то есть в образе самого сильного из животных; понятие хитрости – в образе лисицы; трусости – зайца; совесть представлялась ему в виде злой старухи со змеями вместо волос и бичом в руке (фурия), опасность – в виде чудовища со многими головами и несколькими рядами острых зубов в каждой пасти (Сцилла или Харибда).

Человеку постоянно было необходимо сказать о чём-то, что не имело до тех пор своего названия, не обозначалось никаким словом, выразить же это он имел возможность лишь уже известными ему словами. Слов в языке не хватало. Одни и те же известные уже слова должны были употребляться в новых значениях, по аналогии, по сходству, по каким-то общим признакам. Так родились в языке такие слова, как ножки у стола, стула, скамьи, шкафа и других предметов, по аналогии с ногами человека, ушки – у кастрюль, сапог, иголок, шляпки – у гвоздей, носики – у чайников, горлышки – у бутылок, графинов, кувшинов.

Так родились и сейчас рождаются литературные замены значения слов – иносказания, известные под именем метафор, словесных образов, сравнений, уподоблений, тропов. Мы, например, говорим «вспыхивает спор», «вспыхивает овация», «вспыхивает негодование», прекрасно зная, что всё это предметы не горючие и вспыхивать не могут. Мы говорим «капля жалости», «густая тьма», «жизнь течёт», «поток красноречия», понимая в то же время, что ни жалость, ни тьма, ни жизнь, ни красноречие – это не жидкости, следовательно, не могут ни течь, ни быть густыми, ни образовывать капли или потоки. Говорим «задирать нос», «терять голову», «чесать язык», «камень преткновения», «лес заблуждений»; говорим «заглянуть в чьё-нибудь сердце» и в то же время понимаем, что на самом деле ни в чьё сердце заглядывать не будем, а прочитав или услышав фразу «окно в Европу», понимаем, что речь идёт вовсе не об окне, которое бывает в стене дома.