Иронические юморески. Кванты смеха

Соответственно своему новому положению, он стал жить теперь в доме старинной архитектуры, с лепными потолками, со стенами, выложенными почерневшим от времени резным дубом, с шикарной, несколько обветшалой мебелью красного дерева, с огромными угрюмыми шкафами, наполненными чудовищного размера книгами в крепких кожаных переплётах. На носу у него появились внушительные очки в роговой оправе, а на лице – выражение глубокомысленной сосредоточенности. Голос по-прежнему присюсюкивал, но в нём появились басовые нотки с оттенком металла. Благодаря этому, когда он, задумавшись над своими толстыми книгами, многозначительно произносил: «м-м-д-а-а», в зрительном зале казалось, что на сцене мычит корова. Он стал что-то самоуглублённо бормотать про себя, переходя от одного книжного шкафа к другому, и женился на молоденькой. К своей молодой подруге он относился с нежностью и обращался к ней на «вы», по обычаю старых учёных, сохранившемуся от прошлого века. Он считал, что молодая жена досталась ему в награду за его непосильные научные труды заодно с учёными степенями и званиями, и, поглядывая на неё, как кот на сало, всё время тянулся рукой, чтоб погладить её по спине. В общем, добившись от жизни всего, чего надо, наш академик, как сказал о нём жених его дочери, сидел у своего роскошного учёного стола, отдыхал в приятной безмятежности и всё глубже погрязал в своём довольстве. Что ж, это было на него очень похоже!

Между тем, пока он безмятежно дремал в своём кресле, какой-то молодой учёный сделал научное открытие и провозгласил, будто всем известные вирусы – это живые существа и при желании могут быть превращены в микробов. Мало того, он набрал где-то вирусов, посадил в колбу и наделал из них микробов. Узнав об этом, наш маститый академик очнулся от спячки и сказал молодому учёному: «Ерундистика! Из мышьяка нельзя сделать пирожное. А вы берёте самый чистый яд – ибо вирус потому и назван вирусом, что он есть яд, – и воображаете, что из него делаете живых микробов». Молодой кандидат наук мог спокойно ответить, что если вирус – яд, то микробы тоже не сахар, но он скромно спросил своего старшего коллегу, откуда, по его мнению, в колбе при опыте берутся микробы, если не из вирусов, на что наш маститый осёл ответил: «Из грязи». Началась борьба. Молодой учёный боролся за торжество нового взгляда в науке, старый же учёный боролся против нового взгляда, ибо все эти новые взгляды мешали ему спокойно дремать и пребывать в безмятежности. Испортив много крови молодому учёному, не оказав никакой поддержки рождению нового в науке, наоборот, задержав, насколько было в его силах, это рождение, Старый хрыч увидел, что дело кончится для него плохо, если он будет продолжать упорствовать, и, проверив опыты с получением микробов из вирусов, он решил наконец признать себя побеждённым.

Комедия кончилась, а Старого хрыча даже не выгнали из академии, даже выговора не объявили. Это можно было объяснить только тем, что театральная дирекция так благоговела перед его академическим саном, что не отважилась поступить с ним по обычным драматургическим канонам, согласно которым на Старого хрыча перед окончательным закрытием занавеса должны валиться все шишки.

После этого мы опять некоторое время ходили только на драмы, а один раз смотрели даже трагедию, но потом на комедийном фронте началось настоящее оживление. Попав на очередную комедию, мы были страшно удивлены, увидев, какую новую штуку отмочил Старый хрыч.

Распростившись с научной карьерой, он помолодел лет на двадцать, окончил художественный институт, написал большую картину, получил за неё премию, купил холодильник, женился и, успокоившись на достигнутом, стал писать копии со своей картины, с выгодой продавая их разным организациям. Ему бы следовало писать что-нибудь новое. Все говорили ему об этом: и отец, и жена, и брат, и сестра, и старая тётка, но он, несмотря на свою талантливость, ничего не понимал и по-прежнему пёк копии, как блины. Приближалась очередная выставка, на которую нужно было представлять работы, он же за всё это время не написал ни одного нового шедевра. Засев в самый последний момент за мольберт, он намалевал на скорую руку какую-то чепуху, послал на выставку и с треском провалился со своим новым «шедевром» под занавес.