Читаем Иррациональный парадокс Просвещения. Англосаксонский цугцванг полностью

Но мрачные тона шопенгаэурианства в социологии Г. Маркузе, так же как и в философии Э. Фромма, лишь подчеркивают косвенное признание возможности «пространства» духовной свободы. Э. Фромм ставит вопрос о вторжении форм общественной жизни во внутреннее пространство личности и, как следствие, возникновение потребности в изоляции, «в которой индивид может думать, спрашивать и находить ответы на свои вопросы» [283, с. 320]. Аналогично этому Г. Маркузе формулирует проблему уединения человека как условия обретения независимого смысла свободы, определяемого безотносительно к формам общественного мышления. Вслед за переоценкой метафизики и ее старые формы, и «эмпирически» ориентированная новая становятся «делом личного предпочтения». Тогда уединение – это «пространство», где возможен следующий шаг, за которым открывается путь к отрешению от социальной реальности. Иными словами, одиночество – это «пространство» свободы выбора аксиом смысла.

Т. Адорно осуществил схожую постановку вопроса о самостоятельном определении моральных законов духовной свободы. По его мнению, философия морали Канта – это своего рода предсказание той проблемы, которую пытается решить мировоззрение индустриального общества [9]. Рациональность, воплотившаяся в науке, технике, производстве и социальных институтах, ничего не может высказать относительно того, для чего все это служит, кроме поддержания средств существования. Картина мира, возникающая в результате постижения эмпирически данного, констатирует безусловную причинность, в рамках каковой человек предстает как конечное существо, для которого нет смысла задаваться проблемами цели целого. Смысл участия в системе если и обнаруживается, то только в личном самопожертвовании во имя ее дальнейшего существования. Оправданным остается лишь предпочтение всего, что составляет социальное не-Я, а вопрос о смысле того, что представляет собой это не-Я, остается вне сферы компетенции индивида.

По словам Т. Адорно, Кант сумел распознать проблему, игнорируемую эпохой развитого капитализма: все, что относится к социуму, имеет лишь функциональную ценность и служит чему-то иному, в отношении чего оно выступает как средство. Однако это нечто, ради которого существует средство, совершенно не определимо никакими категориями позитивного мышления. Т. Адорно полагает, что И. Кант говорит о свободе как о «пустом» порождении мысли, не коренящимся ни в каком высшем, изначально творящем принципе. Но как человек, «которого метафизика манит познать абсолют», Кант констатирует, что «блеск свободы» обещает пытливому рассудку дойти до конечного звена в цепи причин. Это предполагает необходимость утвердить в практической философии свободу в качестве закона особого рода. Такой закон должен находиться и вне разума, и вне мира внешнего насилия. Должна быть своего рода «зона индифферентности» между опытом и apriori, в которой обнаруживается данность нравственного закона.

Тем самым Т. Адорно фиксирует сохранение ситуации неопределенности смысла. При этом существенным отличием от непосредственного отношения к кризису культуры является то, что прагматические задачи науки и утилитарные цели социума выводятся «за скобки» ситуации, в ее средоточии остается личность с собственным вопрошанием о смысле. Проблема человека предстает в закабаленности личности, осознающей зависимость и от природы, и от закона, предписывающего следовать сложившемуся социальному порядку.

Такое изменение ситуации предполагает право «по умолчанию» на эмансипацию от общепринятых представлений о законах к самостоятельному этическому поведению. Или право на свободу устанавливать моральный закон самому себе. «Понятие свободы, – пишет Адорно, – которое вообще проявляет себя как крайне стихийное и неопределенное… вероятнее всего, кажется не чем иным, как известной всем нам способностью отключаться в своем воображении от природы или от бытия, в то же время утверждая это в качестве совершенно иных отношений – отношений, в рамках которых мы прежде всего приобретаем о них опыт и вообще существуем как таковые» [9, с. 117].

Перейти на страницу:

Похожие книги

10 гениев политики
10 гениев политики

Профессия политика, как и сама политика, существует с незапамятных времен и исчезнет только вместе с человечеством. Потому люди, избравшие ее делом своей жизни и влиявшие на ход истории, неизменно вызывают интерес. Они исповедовали в своей деятельности разные принципы: «отец лжи» и «ходячая коллекция всех пороков» Шарль Талейран и «пример достойной жизни» Бенджамин Франклин; виртуоз политической игры кардинал Ришелье и «величайший англичанин своего времени» Уинстон Черчилль, безжалостный диктатор Мао Цзэдун и духовный пастырь 850 млн католиков папа Иоанн Павел II… Все они были неординарными личностями, вершителями судеб стран и народов, гениями политики, изменившими мир. Читателю этой книги будет интересно узнать не только о том, как эти люди оказались на вершине политического Олимпа, как достигали, казалось бы, недостижимых целей, но и какими они были в детстве, их привычки и особенности характера, ибо, как говорил политический мыслитель Н. Макиавелли: «Человеку разумному надлежит избирать пути, проложенные величайшими людьми, и подражать наидостойнейшим, чтобы если не сравниться с ними в доблести, то хотя бы исполниться ее духом».

Дмитрий Викторович Кукленко , Дмитрий Кукленко

Политика / Образование и наука
Советский век
Советский век

О чем книга «Советский век»? (Вызывающее название, на Западе Левину за него досталось.) Это книга о советской школе политики. О советском типе властвования, возникшем спонтанно (взятием лидерской ответственности за гибнущую страну) - и сумевшем закрепиться в истории, но дорогой ценой.Это практикум советской политики в ее реальном - историческом - контексте. Ленин, Косыгин или Андропов актуальны для историка как действующие политики - то удачливые, то нет, - что делает разбор их композиций актуальной для современника политучебой.Моше Левин начинает процесс реабилитации советского феномена - не в качестве цели, а в роли культурного навыка. Помимо прочего - политической библиотеки великих решений и прецедентов на будущее.Научный редактор доктор исторических наук, профессор А. П. Ненароков, Перевод с английского Владимира Новикова и Натальи КопелянскойВ работе над обложкой использован материал третьей книги Владимира Кричевского «БОРР: книга о забытом дизайнере дцатых и многом другом» в издании дизайн-студии «Самолет» и фрагмент статуи Свободы обелиска «Советская Конституция» Николая Андреева (1919 год)

Моше Левин

Политика