Исаак Лакедем

Все три взялись за руки, образовав круг, сблизили отвратительные головы и, казалось, стали советоваться о чем-то.

— Ну что? — чуть подождав, нетерпеливо спросил Исаак.

— А то, — отозвалась Канидия, — что никто из нас не может разрешить твои загадки. Но мы попросим ответить ту, что мудрее нас.

— Так за дело! — воскликнул Исаак.

— Ну же, Сагана, ну же, Микале, — заторопила Канидия. — Ты принеси травы, а ты — черного ягненка.

За плечами колдуний расправились длинные крылья летучих мышей, и обе улетели в разные стороны.

Канидия же приблизилась к могиле, на которой она ранее сидела, с трудом подняла камень, ее накрывавший, поставила его на ребро и откинула в другую сторону.

Затем ногтями она принялась копать открывшуюся могилу.

Путники глядели на нее: Аполлоний — с любопытством, Исаак — с нетерпением. Между тем она невозмутимо продолжала свое дьявольское дело.

Наконец под ногтями Канидии забелели кости скелета. Когда труп был отрыт по грудь, возвратилась Сагана, сжимая в руках пук трав, и Микале, неся на плечах черного ягненка.

Между костями груди, в которую надо было вдохнуть жизнь, Канидия разложила рысьи кишки, сердце гиены, костный мозг оленя, глаза василиска, печень рогатой гадюки и окропила все это слюной бешеной собаки и пеной, падающей с луны, притянутой заклинаниями с небес на землю.

Взяв ягненка у Микале, она зубами вскрыла жилу ему на шее и наполнила кровью высохшие вены трупа.

Затем, приняв травы из рук Саганы, она сложила их кучкой в том месте, где вытекла кровь, и подожгла.

Тут все три колдуньи, взявшись за руки, завертелись вокруг огня, затянув магические песнопения, и кружились до тех пор, пока две из них не рухнули от усталости на землю — сначала Сагана, потом — Микале. Лишь Канидия удержалась на ногах.

Но почти тотчас она встала на колени, уперлась ладонями в землю и, припав к ней ртом, зарычала, завопила, подражая заунывному крику орлана, свисту аспида, рокоту волны, бьющейся о скалы, стенанию леса в грозу, грохоту грома — всем ужасным крикам и звукам творения, от которых может содрогнуться смерть под могильным камнем.

Затем, почти с угрозой уставясь в землю, она поднялась, тыча прутом в сторону последних языков пламени над волшебным очагом, и крикнула:

— Плутон, повелитель ада! Ты, уставший от бессмертия и жалующийся, что никак не можешь умереть! Прозерпина! Ты, возненавидевшая свет дня! Ты, Геката, во всех твоих трех ипостасях, погляди на нас с побледневшего лунного диска! Вы, эвмениды-мстительницы, помогающие мне общаться с манами! Зову и тебя, старый стиксский лодочник, к которому я отправила столько теней! Ко всем вам, мрачным божествам ночи, к вам взываю оскверненным кровью ртом: исполните мое желание и объединитесь, добейтесь, чтобы парки вновь связали на миг нить той, что спит в этой могиле!

После этого она трижды громко возгласила:

— Заклинаю тебя, возвратись к жизни и объявись мне… Поднимись! Поднимись! Поднимись!..

И тут земля содрогнулась, разверзлась и высвободила призрак женщины лет пятидесяти, сохранившей остатки чудовищной и угрожающей красоты, который придал ей долгий могильный сон.

Она была закутана в саван, а под ним угадывалась скованная трупной окоченелостью плоть.

— Кто звал меня? — спросило привидение голосом, в котором не было ничего человеческого.

Аполлоний протянул руку, чтобы подтолкнуть Исаака, но тот уже шагнул вперед и отозвался.

— Я!

— Кто ты? — спросил призрак.

— А кто ты сама?

— Я та, что предсказала Фарсал Помпею, Филиппы — Бруту, Акций — Антонию.

— Так ты — Эрихто, — сказал иудей. — Ну что ж, Эрихто, я хочу узнать, где обитают парки, как добраться до них и какое заклинание поможет получить у них нить смертного, который уже отжил и которого хотят оживить.

Эрихто покачала головой, на которой могильные черви, как живые слезы, проложили свои дорожки.

— Самому проницательному взгляду, — сказала она, — положен предел, самой обширной премудрости есть преграды… Обрати свои вопросы к другой, я не знаю ответов.

— Кого же я должен спросить?

— Нашу прародительницу, нашу повелительницу и божество, ту, что омолодила старого Эсона, — всемогущую Медею.

— Ну, а ты?

— Я ничего тебе сказать не могу. Позволь мне снова улечься в могилу: смертный сон благотворен для тех, кто жаждет забыть, что некогда жил.

— Что ж, — промолвил иудей, — ложись и спи.

Медленно, как меч в ножны, призрак погрузился в могилу, потом Сагана и Микале уложили камень на место, а сам Исаак обратился к Канидии:

— Ты слышала? Я хочу спросить у Медеи. Та обернулась к югу.

— О Медея! — прокричала она, — властительная чародейка! Ты, чья премудрость превзошла все таинства жизни и смерти! Самое имя твое напоминает о магической силе, о страсти и красоте, девической грации и жажде крови! Медея, заклинаю братом твоим Абсиртом, разорванным твоими собственными руками! Именем соперницы твоей Главки, отравленной тобою! Твоими сыновьями Мермером и Фером, зарезанными матерью! Явись!