Исаак Левитан

Сохранился и совсем маленький, но драгоценный по живописи этюд к этой картине — Осенние листья. Со сосредоточенностью благоговейного священнодействия, нежными и тихими касаниями кисти переданы в нем красота опавших листьев, переливы их золотистых, опаловых, почти лиловых и лимонно-желтых красок.

Картина Осенний день. Сокольники была замечена зрителями и получила, пожалуй, высшую из возможных в то время оценку — была приобретена Павлом Третьяковым, чутким любителем пейзажной живописи, выше всего ставившим в ней не «красоты», но душу, единство поэзии и правды.

Осенний день. Сокольники. 1879 Государственная Третьяковская галерея, Москва

Обретение зрелости. Рядом с Чеховым

Успех картины Осенний день. Сокольники придал Левитану уверенность в силах и на некоторое время облегчил его материальное положение. Но условия его жизни еще долго оставались тяжелыми. Не имея постоянного местожительства, Левитан ютился в дешевых гостиничных номерах (о чем шутливо вспоминал, как об «английском» периоде своего творчества — по названию меблированных комнат «Англия»), много рисовал для тех же иллюстрированных еженедельников, где печатались рассказы Антона Чехова — тогда еще «Антоши Чехонте» и «Человека без селезенки». Но и в обстоятельствах, которые, казалось бы, могли направить Левитана по пути наименьшего сопротивления, он избежал участи многих одаренных художников, которые, как это случилось и с его братом Адольфом, оказались втянутыми в «текучку», опустились до рыночного трафарета. Чуждый «халтуре» и отнюдь не удовлетворенный уровнем своего мастерства, Левитан в начале 1880-х годов продолжал углубленное изучение природы и основ искусства, стремясь приблизиться к идеалу, выраженному в его любимом стихотворении Евгения Баратынского На смерть Гете:

С природой одною он жизнью дышал:
Ручья разумел лепетанье,
И говор древесных листов понимал,
И чувствовал трав прозябанье;
Была ему звездная книга ясна,
И с ним говорила морская волна.

Публицист Д. Пругавин, живший рядом с Левитаном в «Англии», вспоминал о необыкновенной трудоспособности художника, который вел жизнь очень уединенную и «с раннего утра и до сумерек изо дня в день работал, не выпуская кисти из рук». Во многих, прежде всего графических, работах начала 1880-х годов он с «шишкинской» скрупулезностью фиксировал подробности пейзажа, прослеживал рисунок древесной коры, формы листьев различных растений. Но и в наиболее детальных, «аналитически-исследовательских» рисунках ощущается присущая художнику поэтичность, мягкость, ласковость взгляда на природу. Все детали подчинены чувству целого — уяснению «мелодики» природы, тех элементов и законов строения растений, в которых выражается общая «идея жизни» — рост, стремление ввысь, к солнцу. Это изучение законов живой жизни природы, «мимики» и «жестикуляции» растений и стало основой способности Левитана с годами все более лаконично, но не допуская «насилия» над природой, выражать «основную мысль» (слова художника) волнующих его ландшафтов.

Дуб. 1880 Государственная Третьяковская галерея, Москва

Заросший пруд. 1887 Государственный историко-художественный и природный музей-заповедник В. Д. Поленова

Левитан много читал, в том числе русскую поэтическую лирику, изучал достижения лучших русских и западных пейзажистов. Так, специально для того, чтобы прочитать монографию о Камиле Коро, работы которого он не раз копировал, Исаак выучил французский язык. Очень важным оказалось для него общение с Василием Дмитриевичем Поленовым, в 1882 году возглавившим пейзажный класс в училище, где уже не преподавали ни умерший в том же году Перов, ни больной и не поладивший с начальством Саврасов.

Влияние обаятельных «жанров-пейзажей» Поленова (Московский дворик, Бабушкин сад) и этюдов, сделанных во время поездок в Грецию и на Ближний Восток, во многом определило характер поисков молодых живописцев левитановского поколения. Уже в конце 1870-х годов они, как вспоминал Константин Коровин, с восторгом вглядывались в синие тени и яркий солнечный свет на поленовских работах, изучали особенности выражения в них поэзии умиротворенного «настроения природы» (это понятие впервые появилось в русской критике именно в связи с картинами Поленова).