Исав насытившийся. Записки циничного гурмана

Простосполечные кивбаски-сосисочки – «пальчики облызись» от господаря Гютле

Дудики

Штудня яркавая з воцатам да цыбуляй

Ярачкавыя ножачки

Шашлычик ярачкавы з гароднинай да бульбачка

Да таго ж «Езуицки пробируй»

Яблапрысмаки ды з халодним ябла-вареннем

Бэлагарэлачка

Несалодкий сыр

* * *

Ох, как захотелось мне сочинить соответствующую застольную речь, да не одному, а подключив к этому делу Петера Жирака, Ренату Бройсс и Эдельберта Кёба!

И не важно, что я так и не смог понять, почему «кивбаски-сосисочки» вдруг стали «простосполечными» (это с тремя-то переменами мясного!) и чьи пальчики имелись в виду под «пальчики облызись». Не важно, что я обхожу ресторанчик «Гютле» за три версты, что там на табличках «столик заказан» напечатаны молитвы и завсегдатаи там – дремучие до настоящей классовой сознательности активисты Народной партии. Но жаль, конечно, что я так и не сподобился постичь высокое искусство диалекта и не причастился, замерев в благоговении, «Езуицким пробируном».

* * *

Встретил сегодня около полудня на дорнбирнском вокзале Жирака и отвез его в Шварценберг, где Жирак собирался поселиться у какого-то крестьянина. Мы пообедали в «Орле», потом отыскали живущего неподалеку Пауля Реннера и с удовольствием договорились, как сообща повозиться на его кухне.

А вот вечернее мероприятие, на котором и произошло оглашение вышеупомянутого меню, прошло не блестяще. Публика больше слушала собственные челюсти, чем нас, и смеяться не торопилась, а мне еда показалась так себе, телевизор надоел до крайности, жарко было, да и накурено до темноты. И выпивки было чересчур.

Моя речь прозвучала примерно так:

О, если б нашими прапредками мы стали,
Комками слизи на болоте сонном!
Безбедно бы, безгрешно прозябали
Тепло и немо, благостно и сыто…

Дамы и господа, всем вам, конечно же, понятно, на что намекает поэт Готфрид Бенн.[19] Да, на то самое древнее проклятие: «За то, что ты послушал голоса жены твоей и ел от дерева, о котором я заповедал тебе, сказав: не ешь от него, проклята земля за тебя; со скорбью будешь питаться от нее во все дни жизни твоей; терния и волчцы произрастит она тебе; и будешь питаться полевою травой; в поте лица твоего будешь есть хлеб, доколе не возвратишься в землю, из которой ты взят, ибо прах ты и в прах возвратишься».

Сегодня и сейчас пот на ваших лицах, глубокоуважаемые дамы и господа, выступает главным образом как раз от обильного и непосильного съедения хлеба и сопутствующих ему продуктов. А полевая трава уже давно в сравнении с напичканным химикатами ядовито-зеленым тепличным салатом – непозволительно дорогая роскошь. Но до сих пор блаженную страну комков слизи на болоте охраняют от нас ангелы с огненными мечами.

Инфузория в теплой луже, глист в пульсирующем сумраке хозяйского тела, червь в яблоке, зародыш в материнском чреве – всех их не мучают страсти и сомнения, все они живут в однородном мире сумрака и тепла. Потребность их в пище удовлетворяется даже до того, как успевает почувствоваться. В животном царстве многие весьма любопытные виды (в основном паразиты, конечно) раз и навсегда избавились от забот поддержания собственного обмена веществ. У одной разновидности морских червей самец в сравнении с самкой микроскопических размеров и сидит внутри самки этаким дилдо, подключившись к ее кровеносной системе. Она кормит его всю их совместную жизнь, а он всегда готов к половым услугам. Все естественно, натурально, сообразно и целиком логично, – не потому ли подобную форму сосуществования мы частенько встречаем и среди людей?

Примечательнейший образчик мужской доли демонстрируют клещи. У одной из их разновидностей самец вообще не рождается на свет. Он оплодотворяет самку прямо в материнской утробе. Самка рождается, а самец остается во чреве матери и погибает вместе с ней. В сравнении с жизнью этого клеща, еще в материнской утробе инцестирующего свою сестру, борющегося с ней и гибнущего, не бросив ни единого взгляда на холодный мир за материнским панцирем, драма Эдипа мне кажется по меньшей мере пошлой. Если бы Кафка лучше знал членистоногих, быть может, он сделал бы своего Грегора Замзу клещом, а не неопределенным насекомым монстром? Замза питается отбросами, а умирает от райского яблока, загнившего в его хитиновой скорлупе, – разве не прекрасный пример в подтверждение представления о грязи как о чем-то попросту оказавшемся не на своем месте? Впрочем, фантазии с клещами и сестрами – это скорее в духе Тракля.