Исчадие рая

Что же касается лидерства – это утверждение было еще более смешным и нелепым. Леной всерьез пытался заниматься лицейский психолог – она была девочкой замкнутой, угрюмой, истеричной, к тому же – вследствие бесконечных материнских запретов – лживой. Преобразования, снобизм, порожденный новым положением на общественной лестнице, в сочетании с неизгладимыми воспоминаниями о нищете и убожестве прошлой жизни, очень сильно и дурно влияли на ее психику. Она чуралась тех, кто, по ее мнению, был корыстно заинтересован в дружбе с ней, но сторонилась и тех, с кем могла бы дружить на равных или почти на равных, ибо подсознательно боялась быть отвергнутой по той же причине. Лена была нелюдима, и единственной ее подругой неожиданно для всех стала девочка намного моложе ее, дочка умершего друга отца, семью которого он теперь опекал. Впрочем, и с ней они встречались нечасто. Большую часть свободного времени Лена проводила в одиночестве, отгородившись от мира высоким зеленым забором, в своей просторной, обставленной по ее собственному проекту комнате, в которой вечно царил страшный беспорядок. На огромной низкой тахте, занимающей большую часть комнаты, эклектично соседствовали книги, одежда, компьютерный дисплей и CD-плейер, целый ворох дискет и кассет различного назначения, тарелки с едой, фрукты россыпью и еще много всякой всячины, в окружении которой Лена ощущала себя вполне комфортно и счастливо. Даже у матери не хватило силы бороться с этим образом жизни, и она просто избегала заходить в комнату дочери без крайней нужды. Отец же частенько заглядывал к ней, и, вместе развалясь на тахте, они обсуждали самые разные проблемы, пока однажды, между делом пролистывая какую-то случайную книгу, оказавшуюся, к его несчастью, «Энциклопедией молодой девушки», отец не наткнулся на статью «Как правильно мастурбировать». Когда смысл прочитанного дошел до его сознания, он повел себя, по мнению Лены, довольно странно и даже смешно. Взрослый, почти сорокалетний мужчина залился краской до самых корней волос и быстро перевернул страницу, словно нечаянно подсмотрел что-то неприличное. Он скомкал беседу и ушел от нее торопливо и вроде даже рассердившись, хотя не произнес ни одного сердитого слова.

Без преувеличения – в жизни Ларисы настали самые черные дни. Собственно, это не совсем верное утверждение, поскольку светлые или темные периоды наступают у людей, для которых жизнь представляет собой хоть какую-нибудь ценность. Что же касается Ларисы, то жизнь перестала интересовать ее вовсе, и она тупо ожидала появления на свет второго ребенка, которого не хотела и не любила, как и первого, но чувствовала перед обоими какую-то не осознанную (сознание-то ее как раз активно не хотело принимать обоих младенцев, как источник дополнительных физиологических и нравственных страданий), но биологическую ответственность и потому продолжала тупо бороться за сохранение своего и их физического существования.

Однако то, что верующие люди именуют милостью Божьей, посылаемой вслед за испытаниями, идеалисты, настроенные более критически, определяют балансом положительного и отрицательного в мировом пространстве и судьбе каждого отдельно взятого человека, а веселые скептики вкладывают в лаконичное «жизнь полосатая», иногда ощутимо проявляется в жизни каждого человека. И настал день, когда, сама не ведая того, Лариса вступила в светлую полосу своей будущей жизни. В ту пору она как раз производила на свет своего младшего сына и, страдая от сильных схваток, не была в состоянии забыть хоть на минуту, что в роддом ее отвозила мать, не преминувшая в очередной раз подчеркнуть, какими унижениями оборачиваются для Ларисы каждый день и час, проведенные рядом с этим человекообразным существом – ее мужем. Однако самого человекообразного как раз рядом не было: занятый на какой-то тусовке, он даже не звонил в этот день ни разу, дабы поинтересоваться состоянием жены. И это доставляло Ларисе дополнительные страдания, едва ли не большие, чем те физические муки, которые причиняли ей долгие сильные схватки. Ребенок словно не желал появляться на свет, предвидя, что там не ожидает его ничего особенно хорошего, и всеми силами оттягивал этот момент.

Когда между схватками наступил короткий перерыв и Лариса собралась было вновь предаться душевному мазохизму, вспоминая все, что суждено ей было претерпеть за годы супружества, внимание ее вдруг привлек обрывок разговора двух акушерок, отдыхающих от благородного, но изматывающего участия в бесконечном процессе явления на свет Божий новых его обитателей. Сейчас было некоторое затишье, и женщины с наслаждением курили у окна в коридоре.

– Нет, я бы побоялась все-таки, не Божье это дело. Как еще обернется, неизвестно.