Исчёрканная

Она перевела взгляд на часы. Начало восьмого. Значит, прошло полночи. И, значит, отчим уже ушёл. Маргарита почувствовала облегчение при этой мысли, как будто даже голову отпустило. Попробовала встать, но, охнув, тут же села обратно на шершавый линолеум. Нога тоже затекла, и теперь по ней разбегались мелкие иголки. Маргарита, втянув воздух, принялась массировать коленку. Левая рука побаливала – всё-таки неплохо отчим вчера приложил. Может быть, если пойти к Мигрени, она даже сможет что-то сделать. Только вот что? Лишит отчима родительских прав? Формально он ей и так никто.

Ногу всё ещё кололо. Маргарита попробовала встать, опираясь на кухонный гарнитур. «Гарнитур». Набор с трудом склеенных шкафов, липкий рабочий стол, крошки в щелях и неоттираемая плита. Гарнитур. Гармония.

В квартире было тихо: видимо, мама проводила отчима и легла. Маргарита поставила чайник, вышла из кухни и плотно прикрыла дверь, чтобы шум не разбудил маму. Скользнула в ванную, включила свет и отшатнулась от зеркала. Сжала губы и принялась яростно расчёсываться. Затем включила воду. Задержала дыхание, набралась смелости и плеснула в лицо.

Скулы, бровь и губы словно обожгло. Да, неплохо приложил отчим.

Вернувшись в кухню, Маргарита наскоблила в морозилке лёд. От льда пахло чем-то затхлым, но она всё равно приложила ледышки к лицу, хоть и было, наверное, уже поздно. Налила чаю; в сахарнице было пусто, в хлебнице тоже. Что ж; зато, как оказалось, в новой школе очень даже съедобные бесплатные завтраки. Для учеников из социально незащищённых слоёв населения.

Маргарита на цыпочках прошла в комнату, взяла джинсы и свитер. Напоследок ещё раз заглянула в кухню – проверить, выключила ли чайник.

Мятое нестиранное полотенце на ручке духовки, чашка с засохшими остатками кофе. Сломанный тостер, солонка и доска, на которой вчера отчим резал мясо на обивные. До того, как начал делать отбивную из Маргариты.

– Ещё раз явишься домой после двенадцати – урою.

– Тебя не спросила, когда мне приходить!

– Тебе сколько лет-то, чтобы так с отцом разговаривать, уплёвыш?

Накануне в «Цветочном дворике» был большой свадебный заказ, к концу дня магазин напоминал помесь оранжереи и помойки. Маргарита не успела управиться до закрытия, а управляющая пообещала накинуть, если она останется и уберётся. Маргарита осталась. Смела в мешки ленты, огрызки упаковки, обкорнанные стебли и листья. Продезинфицировала столы, прибралась в холодильнике и на полках. Погасила свет и завернула по пути домой в «Семью». Дома никакой семьи не было, но можно было получить сублимат в неопрятной тёплой кофейне на Ленина – всего за девяносто девять рублей, цену самого дешёвого капучино.

Маргарита пила кофе, стоя у подоконника. Глядела на розово-серый закат, на птиц на ветках. Удивительно, что даже в этом скверном, грязном году всё-таки приходила весна.

На половине чашки она ощутила, как ломит поясницу и гудят ноги. Села в углу, чтобы не сильно отсвечивать продавщице. Закрыла глаза, на слух, по голосам пытаясь определять, как выглядят пошедшие покупатели.

– Девушка. Эй, девушка!

Лена бежала к ней, что-то торопливо говорила, смеялась; светило солнце, и одновременно дул ветер, он раздувал волосы Лены и халат, в котором полагалось быть «на кексиках». «С кексов сбежала, что ли?» – лениво, с грустной нежностью подумала Маргарита.

– Девушка!

«Лен, забыла, как меня зовут, что ли?»

Маргарита спросила, но не услышала своего голоса. А Лена была уже совсем близко: Маргарита различала веснушки у неё на носу, шрам над бровью и тени от ресниц на щеках: ресницы у Лены были длинные-длинные. Щёки у неё горели, и она часто моргала. То ли плакала, то ли была охвачена очередной своей бедовой идеей всеобщего блага. Скорее, второе.

– Девушка-а!

Лена, запыхавшись, подбежала и схватила её за плечо.

– Девушка, мы закрываемся!

Маргарита открыла глаза, дёрнулась и вернулась в «Семью».

– Закрываемся, девушка. Двадцать три ноль-ноль.

– Да… спасибо, – пробормотала Маргарита, сглатывая горьковатую кофейную слюну. Поднялась, подхватила рюкзак и пошла к дверям.

На улице было темно и свежо; она постояла, подставив лицо ветру, и побрела домой. А там началось:

– Ещё раз явишься домой после двенадцати – ур-рою.

Она слышала, как мама плакала в комнате, пока отчим орал на неё на кухне. Потом отчим ушёл в спальню. Мама опять плакала, он снова орал. Маргарита сидела на полу, упёршись подбородком в колени. Губа кровоточила, а внутри бурлила не злость, не ярость – внутри вязко поднималось и опускалось, в такт дыханию, чёрное марево:

«и так будет всегда»

«и ты ничего не сделаешь с этим»

«что бы ты ни делала, всё будет впустую»

«обречена»

«ты, и другие как ты»

«таких свиней, как твоей отчим, миллионы»

«таких мышей, как твоя мать, миллионы»

«таких, как ты, миллионы»

«и так будет всегда»

***

В школьном коридоре было холодно и пусто, пахло геранью и тряпками из туалета. Охранник проводил закутанную в шарф по самые глаза Маргариту недружелюбным взглядом. Да и с чего ему быть дружелюбным. С чему вообще кому-то быть дружелюбным с ней. С чего, интересно, Лена была дружелюбной.