Исчезающая ложка, или Удивительные истории из жизни периодической таблицы Менделеева

Характерно, что важнейший вклад Дёберейнера в науку был сделан благодаря стронцию – одному из тех немногочисленных элементов, чье название нисколько не связано ни с классической Грецией, ни даже с произведениями Овидия. Стронций впервые натолкнул ученых на мысль о том, что, возможно, существует какая-то система, отдаленно напоминающая периодическую таблицу. Стронций был открыт английским врачом, который обнаружил новый металл в 1790 году, работая в своей лаборатории в довольно злачном районе Лондона, недалеко от старинного шекспировского театра «Глобус». Врач назвал новый элемент в честь шотландского шахтерского поселка Строншиан, откуда он получил минералы для своих исследований. Дёберейнер продолжил эти исследования примерно через двадцать лет после англичанина. Исследования Дёберейнера были посвящены поиску способов точного взвешивания элементов (обратите внимание на практическую пользу этой задачи), а стронций был одним из недавно открытых металлов, поэтому оказался непростым для изучения. Заручившись поддержкой Гёте, Дёберейнер принялся исследовать этот металл. Но чем точнее химик определял свойства стронция, тем заметнее становилась одна странная черта: вес стронция практически соответствовал «среднему значению» между весами кальция и бария. Более того, по своим химическим свойствам стронций напоминал одновременно и кальций, и барий. Казалось, что стронций является смесью двух элементов: более легкого и более тяжелого.

Заинтересовавшись этим явлением, Дёберейнер принялся тщательно взвешивать разные элементы, выискивая другие подобные «триады». Действительно, подобные закономерности прослеживались между хлором, бромом и йодом, серой, селеном и теллуром, а также в некоторых других комбинациях. В каждом случае вес второго элемента приходился примерно на среднее значение между весами его аналогов. Дёберейнер, убежденный, что такие совпадения неслучайны, принялся группировать эти элементы в колонки, которые напоминали фрагменты хорошо знакомых нам столбцов периодической системы. Действительно, те химики, которые разрабатывали первые варианты периодической системы пятьюдесятью годами позже, отталкивались от триад Дёберейнера[130].

Почему же после исследований Дёберейнера должно было пройти еще пятьдесят лет, прежде чем Менделеев создал периодическую систему? Дело в том, что работа с триадами пошла в неверном направлении. Химики (под влиянием христианства, алхимии и пифагорейского представления о том, что числа каким-то образом воплощают истинную метафизическую реальность) не стали разрабатывать универсальный способ организации материи на базе стронция и его соседей, а принялись искать триады повсюду, углубившись в тройственную нумерологию. Они вычисляли троицы элементов ради вычисления троиц и возводили в ранг святыни самые малоубедительные связи между элементами, позволявшие объединить их в триаду. Тем не менее благодаря Дёберейнеру стронций был первым элементом, который занял верное место в общей универсальной схеме элементов. И Дёберейнер никогда бы не обнаружил этих закономерностей без помощи Гёте, который сначала поверил ученому-химику, а потом и поддержал его.

Более того, Гёте смог показать себя еще более прозорливым гением, поддерживая Дёберейнера и дальше – до 1823 года, когда тот изобрел первый портативный светильник. В основе функционирования этой лампы лежит необычное свойство платины – этот металл может поглощать и удерживать значительное количество горючего водорода. В тот век, когда для отопления жилья и приготовления пищи по-прежнему применялся в основном открытый огонь, такая лампа казалась неописуемым экономическим благом. Благодаря этому прибору, названному, кстати «лампой Дёберейнера», его создатель стал не менее знаменит во всем мире, чем Гёте.

Итак, хотя Гёте и не совершил ничего примечательного в ходе своих научных занятий, его работы помогли распространить идею о том, что наука – благородное дело. Благодаря покровительству Гёте были сделаны первые шаги к созданию периодической системы элементов. Он заслуживает как минимум почетного упоминания в истории науки, и такое упоминание его бы, вероятно, удовлетворило. Говоря словами самого Гёте, который был выдающейся личностью (что бы ни говорил руководитель моей лабораторной практики), «История науки – это сама наука».