Исчезающие девушки

Мы приезжаем в Сомервиль слишком быстро. Как будто прошли сквозь подземный проход и вышли с другой стороны. Все выглядит старым, — огромные деревья вдоль дороги: плакучие ивы — перебирающие землю, высокие дубы — отбрасывающие на автомобиль мерцающие тени. Cквозь колышущуюся зеленую пелену листьев видны огромные дома, созданные в разных архитектурных стилях, начиная от рубежа веков и заканчивая колониальным. Раньше Сомервиль был известен своей гудящей дробилкой и хлопчатобумажной фабрикой, и был самым большим городом во всём штате. Теперь половина города имеет статус архитектурного объекта. У нас есть местные праздники: День Основателей, фестиваль Мельницы и парад Паломников. Есть нечто противоречащее в том, чтобы жить в городе, настолько поглощённым своим прошлым. Будто каждому отказано даже в идее о будущем.

Как только мы свернули на Вест Хэйвен Корт, мне стало душно. Это еще одна проблема Сомервилля: слишком много воспоминаний и ассоциаций. Все, что происходит, происходило тысячу раз прежде. На секунду создается впечатление, будто перед глазами проносятся тысячи встречных машин, тысячи поездок домой в папином Субурбане с кофейным пятном на пассажирском сидении, — комбинации воспоминаний семейных поездок, особенных обедов и групповых поручений. Забавно, как вещи могут оставаться одинаковыми так долго, а потом измениться в мгновение ока.

Папин Субурбан сейчас на продаже. Он собирается обменять его на автомобиль поменьше. Так же, как он обменял свой большой дом и семью из четырех человек на небольшую многоквартирку и наглую, миниатюрную блондинку по имени Шерил. Теперь мы больше никогда снова не подъедем к дому № 37, как семья.

Автомобиль Дары находится на подъездной дорожке, втиснутый между гаражом и маминой машиной: пара игральных костей, которые я купила ей в Уолтмарте, по-прежнему виднеются в заднее стекло, настолько грязного, что я могу увидеть отпечаток ладони возле бензобака. То, что она их не выкинула, заставляет меня чувствовать себя лучше. Мне интересно, садилась ли она снова за руль.

Интересно, дома ли она, сидит ли за кухонным столом, одетая в огромную футболку и в короткие шорты, ковыряется ли в своих ногтях, как она всегда это делает, когда хочет свести меня с ума. Поднимет ли глаза, когда я войду, сдует ли челку с глаз и скажет ли: «Эй, Нинпин», как будто ничего не произошло, как будто она совсем не избегала меня последние три месяца.

Когда мы припарковались, папа как будто пожалел, что привез меня сюда.

— С тобой всё будет хорошо? — спрашивает он.

— А ты как думаешь? — отвечаю я.

Он не позволяет мне выйти из машины.

— Тебе это пойдёт на пользу, — отвечает он. — Вам обеим. Даже доктор Личми так сказала.

— Доктор Личми берёт за это деньги, — говорю я и выбираюсь из машины, прежде чем он начнёт спорить.

После того случая, мама и папа настояли, чтобы я увеличила количество сеансов с доктором Личми до одного в неделю, как будто они волновались, что я нарочно попаду в автокатастрофу, а может, что ушиб нанёс временный вред моему мозгу. Но, в конце концов, они перестали настаивать на посещении доктора, после того, как я просидела четыре сеанса за 250 долларов в час, сидя в абсолютной тишине. Даже не знаю, ходит ли еще на них Дара.

Я стукнула разок по багажнику, чтобы папа открыл его изнутри. Он даже не собирается выйти из машины, чтобы обнять меня, не то, что бы я этого хотела, но он просто опускает оконное стекло и протягивает руку, чтобы помахать, как будто я пассажир корабля, отправляющегося в плавание.

— Я тебя люблю, — говорит он. — Позвоню тебе сегодня.

— Конечно. Я тоже.

Я перебрасываю пальто через плечо и волочусь к входной двери. Трава сильно разрослась, она доходит до лодыжек и оставляет на них влагу. На входной двери не хватает приветливого рисунка, и в принципе весь дом выглядит каким-то унылым, как будто внутри что-то рухнуло.

Несколько лет назад мама была уверена в том, что кухня накренилась. Она выложила в линию замороженные горошины и показала нам с папой, как они скатываются с одного конца барной стойки на другой. Папа думал, что она сошла с ума. Они сильно ссорились из-за этого, особенно если он наступал на горох каждый раз, идя ночью босиком на кухню попить воды. Оказалось, что мама была права. В итоге она нашла человека, обследовавшего фундамент. Из-за усадки земли, наш дом дал наклон на полдюйма влево, — заметить это невозможно, но это чувствуется.

Но сегодня дом выглядит таким накренённым, как никогда. Мама до сих пор не удосужилась поменять входную дверь. Мне приходится надавить на ручку, чтобы та открылась. В прихожей темно и чувствуется запах чего-то кислого. Несколько коробок почтовой доставки «Федэкс»[6].

— Ээй? — зову я, смущенная тем, что внезапно ощущаю себя так неловко и потеряно, будто я чужая в своем же доме.

— Ники, я здесь! — голос мамы приглушенно раздаётся за стеной, будто ее заперли.