Исчезновение

Сначала Измаилу захотелось убежать, спрятаться в своем убогом убежище. Но все увиденное и услышанное заинтриговало его. Он подкрался к казино. И от того, что увидел, испытал шок: люди танцевали неподалеку от дома, резвились в вонючем аквариуме. Развлекались трое мужчин и три девицы. Толстый грум, ловко протискиваясь между ними с большим круглым подносом, предлагал компании сандвичи, напитки и сигары. Один мужчина – лет двадцати пяти, не больше, крепко сложенный, подтянутый, улыбающийся, – был в смокинге, по-видимому, от Кардена, с воротничком а ля Мао, без единой пуговицы; с той поры, как такой фасон был в моде, прошло немало времени. Другой, бородатый, постарше, скорее всего P.D.G., был во фраке. Он потягивал виски. Затем, бросив в стакан три кусочка льда, он предложил напиток своей подружке, дремавшей в гамаке.

– А это вам, Фаустина,[53] – сказал он, целуя ее в шею.

– Thank you, – поблагодарила его та, полусмеясь, полусмущаясь.

– Ах, Фаустина, я хотел бы оказаться с вами в одной постели!

– Послушайте же, я не говорю «нет» трижды, будем друзьями, – сказала девушка, протянув на мгновение руку для поцелуя.

Измаил был очарован Фаустиной и начал всюду подсматривать за ней, хотя и, делая это, немало опасался: он ведь бежал от тюрьмы. Где гарантия, что в этой компашке нет легавого или стукача? Он был вынужден покинуть родную страну, спасаясь от расправы тирана, совершившего преступления более гнусные, нежели те, что были на совести какого-нибудь Калигулы или Борджиа. Измаила осудили заочно, и за содействие в его поимке было назначено вознаграждение. Кто знает, не посланы ли сюда эти безобидные с виду гуляки для того, чтобы изловить его? Но он игнорировал это, он забывал об этом: он любил Фаустину и, прежде чем умереть, хотел обладать ею.

Оставив приятелей, Фаустина гуляла иногда по островку. Однажды Измаил подошел к ней. Девушка читала роман – «Орландо» Вирджинии Вульф.

– Мадемуазель, – обратился к ней Измаил, – простите, простите, я хотел вас увидеть поближе. Тем хуже для меня, если меня заметили…

Но Фаустина игнорировала его, сколько он ее ни умолял.

Позже все стало походить на галлюцинацию; он решил, что отравился грибами или выпил слишком много спиртного, либо, скорее всего, исхудал настолько, что совсем исчез, – все его тело пронизывало ощущение другого человека. Или же он выжил из ума, потерял рассудок: ему просто мерещились казино, яхта, бородач, Фаустина, а на самом деле он по-прежнему вопил в своем гнилом болотце.

Да, но однажды он увидел, как распадается или, скорее, раздваивается баобаб.

Да, но через неделю он увидел, что повторяется точь-в-точь, тютелька в тютельку то же самое действо: танцующие неподалеку от казино люди, фокстрот Армстронга.

Да, но было еще и хуже (в названных случаях галлюцинации Измаила питало его же воображение; в них брало свое начало непрочное, но такое тонкое соотношение, такое волнующее, но такое трудное для полного постижения, которое связывало его с романом): иногда, расхаживая по коридору, Измаил видел, как открывается дверь и появляется грум с подносом в руках; он шел, игнорируя его; Измаил инстинктивно отскакивал в сторону. Затем слуга исчезал, положив, скажем, альбом на сундук, и Измаил шел к сундуку, протягивал к альбому руку, думая, что сможет его открыть, дотрагивался до него, такого твердого, гладкого, такого прекрасного, – ни один Титан, ни один Голиаф не смог бы поднять этот альбом.

Впечатление было такое, что все вокруг казино затвердело из-за происков какого-то хитрого тролля, злого кобольда, который все вокруг обработал улетучивающимся газом, опрыскал проявляющимся закрепителем, проникающим в самую глубину всего здесь находящегося, внедряющимся в ядра, ионы, во все тела, все поля.

Все казалось нормальным, он видел, он думал, что видит, звук рождал шум, запах пах. Он видел Фаустину, томно возлежащую на софе, видел, как продавливалась под ней большая подушка. Затем Фаустина выходила, уронив на подушку тяжелое золотое украшение с неограненным драгоценным камнем. Измаил подскакивал к софе, он видел в оставленном украшении знак: Фаустина любит его, но не осмеливается открыться, потому что ее муж, или любовник, или друг, заставлял ее бледнеть (ибо никто не мог нарушить Закон, делавший Измаила парием: к нему не прикасались – он ходил, куда хотел, но его всюду и всегда игнорировали).