Исчезновение

Все живо отреагировали на робкие, смиренные слова Ольги.

Аугустус положил конец зарождающемуся шуму, помахав высоко поднятым пальцем.

– Друзья, друзья, – обратился он к собравшимся; его глуховатый тон плохо скрывал сильную озабоченность, – помолчим, подавим в себе наше горе, наши рыдания, гнев, умерим наше беспокойство. Давайте будем следовать до конца предложению Артура Уилбурга Саворньяна, ибо, сказал когда-то Малколм Лаури: «Того, кто хотел бы всегда бежать дальше, не слабея, мы сможем отпустить». Однако, – продолжил Аугустус, взглянув на часы, – дело близится к полуночи, мы голодны, и нам не мешало бы выпить, так предадимся прежде удовольствию легкого ужина в кругу друзей, приготовленного на скорую, но с учетом ваших тонких вкусов.

– Ням-ням, – весело откликнулся гурман Саворньян.

– По-моему, нас ждет хорошенькая трапеза, – добавил, потирая руки, Амори.

И тут появилась Скво – как она вышла, никто. не видел, – и объявила:

– Вечернее угощение томится в ожидании в Большой Гостиной.

Захлопали в ладоши.

– Сперва переоденемся, – предложила Ольга игриво.

Все разошлись по отведенным им комнатам, затем вновь появились, каждый по-своему ослепителен.

Ольга была одета совершенно по-домашнему: из своего обширного гардероба она выбрала вечернюю пижаму от Диора из переливающегося сатина, украшенную просто закипающей волной разных очаровательных штучек: лент, нашивок, шнурков, шиньонов, капюшонов, кринолинов. На запястье ее правой руки золотой спиралью извивалось массивное суданское украшение в форме змеи.

Щеголь Амори облачился в строгий фрак.

Саворньян – тот еще франт – надел серый смокинг, лимонного цвета жабо, светло-желтую бабочку.

Амори, слегка завидуя ему, восхищенно присвистнул.

– My tailor is rich,[195] – сказал польщенный Саворньян.

Аугустус Б.Клиффорд, который за годы службы в консульстве приобрел безупречный вкус, предпочел френч. Он придавал ему вид английского колониального чиновника, докладывающего королеве Виктории о миссии, которую он выполнял в Хайдарабаде,[196] усмиряя бунтаря Типпу Сахиба.[197]

С шумом, смехом и кривляньем вошли в великолепную гостиную, где заботливая Скво предусмотрела для гостей абсолютно все. Амори подал руку Ольге, за ними последовал Аугустус, затем Саворньян. Долго и шумно восхищались ларцом Людовика X, бургундской конторкой Хуго Самбена,[198] софой, изготовленной Рульманном,[199] с цветочным орнаментом на обшивке, а в особенности – кроватью с балдахином, согласно клейму, вышедшей из-под руки Гринлинга Гиббонса,[200] однако последний факт вот уже четверть века вызывал у многих из тех, кто ее видел, горячие споры.

– Знаешь ли ты, – спросил Аугустус у Саворньяна, – что однажды Гомбрих опубликовал весьма примечательную статью, содержащую критику Эрвина Панофски?[201]

– You don't say![202] – воскликнул возмущенно Саворньян.

– Ну да! Это, кажется, дурно закончится. Позднее Гомбрих признался, что нашел в дискуссии несколько оригинальных мест, составивших в совокупности начальный план книги «Искусство и иллюзии».

– Вот кто наверняка, даю тебе гарантию, может сказать, изготовлена твоя кровать руками великого Гиббонса или нет!

Затем сели за стол.

Аугустус предложил друзьям вовсе не скромный ужин, а самое настоящее валтасарово пиршество. В качестве закуски перед их взором предстало шофруа из садовой овсянки а ля Суворофф. Рыбы не было, но зато красовался омар в тмине, в честь которого открыли бутылку «Мутон-Ротшильд Двадцать Восемь». Затем последовала баранья нога в луковом соке, источавшая тончайший аромат аниса. Согласно обычаю, неукоснительно соблюдавшемуся в доме Клиффорда, ее подали под превосходным соусом карри. После этого гостям было предложено балканское блюдо с паприкой, в которое, кроме того, входили испанский козлец,[203] испанский артишок, артишок обыкновенный, белая фасоль, черный редис. Изыск сей запивали отменнейшим кальвадосом. На десерт гости имели удовольствие вкусить пломбир с черной смородиной, сопровожденный выдержанным «Сигалас-Рабо» – вкус этого вина, верно, привел бы в восторг самого Кюрнонского.[204]

Аугустус Б.Клиффорд произнес тост, в котором выразил свое самое искреннее пожелание того, чтобы труды, к коим приступает их дружественная четверка, разрешили в итоге то беспокойство, что поселилось в душе каждого из них, положили конец тем суматошным поискам, которые занимали их, оставаясь бесплодными, вот уже скоро месяц.

Чокнулись. Коротая время, потягивали потихоньку вино.

Трапеза затягивалась. Амори с Ольгой связывала галантная любовная идиллия: целуя даме руку, он нашептывал ей нежные слова. Позже подали божественный арманьяк, его пили из опаловых шаровидных фужеров, наполняя их до краев.

Ночь уходила. Светало. Где-то вдали трижды прокричал петух. Принесли иранской икры.