Исчезновение

 Покидал театр через служебный вход, охрана перекрыла подступы, однако в толпе отсеченных металлическими ограждениями при его появлении началось мельтешение, и Яков Петрович услышал громко-надрывное: ”ВВ, тебя надо судить за все! Ты угробил страну!” Вплелось истеричное: “Убийца!” Кто-то зааплодировал, и вновь крик, почти вопль: ”Спецреймсом – в Гаагу, в наручниках!” В толпу бросились какие-то люди, кого-то выволокли, Яков Петрович не увидел остального, садясь в подогнанный к самому подъезду лимузин.

Весь недолгий обратный путь в Резиденцию было не по себе. В который раз уговаривал себя: какое отношение имеет он к тому, в чей адрес раздавалась хула, разве он оттяпал Крым и упорно, не признавая, но делая, засылал войска на юго-восток соседней республики… – никакого отношения не имеет, поэтому наплевать и забыть, он всего лишь тень Властелина, кукла на ниточках у невидимого кукловода, игравшая в случае необходимости свою роль и не более. Но вот ударило по ушным перепонкам, отозвалось нехорошим, гадким, и пришло в ум, выткался образ: словно паук, соткал Властелин чудовищную паутину, шелковые нити огромной прочности, ловчие сети, опутавшие страну, где каждая ячейка, нить, струна волокна играла свою, отведенную ей роль и служила укреплению всей сети, а в центре всего находился паук, всевидящий и всеслышащий, гарант стабильности и неизменности заведенного им порядка, но если каким-то непостижимым образом паук исчезнет, то с его исчезновением моментально улетучиватся холодящий душу многих страх, поднимают головы дотоле притаившиеся и начинают  с остервенением рвать и кромсать созданную за многие годы сеть… Таков удел всех, кто мнит – власть их безгранична, думал специальный пассажир черного бронированного лимузина, чьи запоздалые прозрения расшатывали в нем крохи прежней веры и будоражили вопросом: где же я был раньше…

  Изолированная жизнь в Резиденции развила в нем склонность к рефлексии, к размышлениям, порой наивным, порой неожиданным для него самого степенью откровений. Что же случилось в последние десять лет со страной и почему случилось…, в который раз прокручивалось в голове, словно кинопроектор оживлял кадры хроники, и вызревал ответ – причина в беспредельном, всепоглощающем, мутящим разум страхе; пусть в личном кэгэбэшном деле  ВВ к числу недостатков и отнесен низкий порог страха (сам открыто признавался), то есть не боится в ситуации, когда другой на его месте улепетывал бы, смазав пятки, – в реальности наоборот: у его страха глаза были велики, вылезали из орбит. Презирал тех, кто изнутри, считал быдлом, а горстку иных, неприемлющих его, с радостью упекал в кутузку; еще больше презирал тех, кто снаружи, – лидеров-слабаков Гейропы и Заокеании; прочих, кто рядом, в ближнем круге, подкупал, и те с охотой захапывали халявные миллионы, а кто водил с Самим давнюю дружбу и оказался посноровистее – и миллиарды. И нет ниоткуда угроз, ни спереди, ни сзади, ни сверху, ни снизу, везде тишь да гладь – и внезапно, после мирных опознавательных белых ленточек Болотной площади, похожих, по его сравнению, на гондоны, и бегства вора и уголовника, ничтожнейшего президента соседней страны, изгнанного Майданом – взыграл панический страх за себя, наверное, мерещились всякие ужасы, и последовало все дальнейшее… Вот так, из ничего…

 Да, страх… Отправная точка многих бед содеянных. Преступления совершаются сначала от страха, потом – от ужаса, а потом по привычке. В каждом из нас борются добро и зло – так принято считать, однако, оказывается, они не всегда соперничают, зачастую вполне мирно уживаются с молчаливого согласия самого человека.

 Развивая намеченную пунктиром линию, Яков Петрович  неожиданно подумал о том, что людей можно сравнить с бойцовыми собаками – к примеру, с американским питбулем, английским бульдогом, ротвейлером или аргентинским догом. Зверюг этих ради собственной безопасности надобно холить, говорить им нежные слова, выказывать им свою любовь – собаки решительно все чувствуют – но стоит повысить голос и, указывая на чужого, скомандовать “фас!”, разнежившиеся в ласке псы мигом  прыгнут и порвут в клочья. Как легко разбудить в животном и человеке зверя, который загрызет всякого по указке хозяина…

 Возвратившись мыслями к ВВ, Яков Петрович утвердил внутри себя, словно гвоздь молотком вогнал по шляпку: Сам почти не гладил общество по шерсти, не произносил нежные слова, не демонстрировал душевную приязнь – вместо этого науськивал, пробуждал злобу и ненависть к вымышленным, назначеннымврагам, считал это своей охранной грамотой.  При нем народ ожесточился донельзя – поди не признай, открылась в людях скверна, да такая, что оторопь берет. Как же так: учили доброму, светлому, человек человеку друг, товарищ и брат, а на поверку оказался тамбовский волк…

Если хочешь не знать страха, не чини зла. Зла же в нашей теперешней жизни столько, что не вычерпать, оно как кипящая вода в кастрюле норовит через край перелиться…