– Да. Мой burberry[32]
двусторонний.– Он тоже был заранее заготовлен?
– Нет. Я купила его несколько лет назад. Он легок и очень удобен в путешествиях. Я могу укрыться им ночью в лагере, а вывернув наизнанку, пойти в нем к вечернему чаю.
– Немножко досадно сознавать, что дорожку этому вашему розыгрышу вымостил я своим стремлением оказать услугу иностранцу, топтавшемуся у дверей. Теперь уж я вмешиваться не стану – пусть себе топчутся.
– Вы так это рассматриваете? – медленно проговорила она. – Розыгрыш?
– Давайте не будем играть словами. Я не знаю, как вы сами это называете. В действительности же это розыгрыш, причем достаточно жестокий. Очевидно, ваш план заключался в том, чтобы выставить Уолтера Уитмора дураком или поставить его в очень трудное, пиковое положение.
– О нет, – возразила она. – Я собиралась убить его.
– Убить?! – воскликнул Грант. Всю его болтливость как рукой сняло.
– Мне казалось, он не имеет права оставаться в живых. – Она попыталась поднять с колен чашку, но ее рука дрожала так, что она не могла этого сделать, не расплескав кофе.
Грант подошел, мягко забрал у нее чашку и поставил на стол.
– Вы ненавидели его за то горе, которое, как вы воображали, он причинил Маргерит Мэрриам, – сказал он, и она кивнула. Руки ее лежали на коленях, она крепко сжимала их, стараясь унять дрожь.
Грант минуту-другую помолчал. Он пытался привыкнуть к мысли, что проявленная ею изобретательность при исчезновении, как он полагал, с маскарада на самом деле должна была послужить цели убийства.
– А что заставило вас передумать?
– Ну… Странно, конечно, но впервые я заколебалась после одного незначительного замечания Уолтера. Это было в тот вечер, когда Серж Ратов устроил сцену в пабе.
– Да?
– Уолтер сказал, что человек, который испытывает такую привязанность к другому, как Серж к Тоби, перестает здраво оценивать его. Это заставило меня задуматься. – Она помолчала. – А потом… мне понравилась Лиз. Она оказалась вовсе не такой, как я себе представляла. Понимаете, в моем воображении рисовалась девушка, укравшая Уолтера у Маргерит. А реальная Лиз совсем иная. Это слегка озадачило меня. Однако, что по-настоящему остановило меня, – это то… это…
– Вы обнаружили, что человек, которого вы любили, никогда не существовал? – тихо проговорил Грант.
– Да. Да. Я обнаружила… Понимаете, люди не знали, что я была связана с ней, и говорили открыто. Особенно Марта. Марта Халлард. Однажды вечером после обеда я пошла проводить ее. Она рассказала мне вещи, которые… потрясли меня. Я всегда знала, что она была необузданной и упрямой – я имею в виду Маргерит, – но от гениального человека этого обычно ждут, и она казалась такой… такой ранимой, что можно было простить…
– Да, понимаю.
– Однако Маргерит, которую знала Марта и все другие люди, я совсем не знала. Такого человека я бы даже невзлюбила, если бы… Помню, когда я сказала, что она, по крайней мере, полноценно
– Пока ей наскучит? – подсказал Грант суше, чем намеревался. Она вздрогнула.
– Ему не пришлось бы долго ждать, – проговорила она печально, но честно.
– Можно, я передумаю и выпью кофе? – спросил Грант.
Она посмотрела на свои руки, которые не подчинялись ей, и сказала:
– Налейте, пожалуйста, сами.
Она смотрела, как он наливает кофе, а потом произнесла:
– Вы очень странный полисмен.
– Как я уже однажды сказал Лиз Гарроуби в ответ на такое же замечание: просто у вас, очевидно, странное представление о полисменах.
– Если бы я имела такую сестру, как Лиз, моя жизнь была бы совсем другой. У меня не было никого, кроме Маргерит. И когда мне сообщили, что она убила себя, я на какое-то время немного помешалась. А как вы узнали про Маргерит и меня?
– Полиция Сан-Франциско прислала нам отчет о вас. Там была указана девичья фамилия вашей матери – Маттсон. И только много позже я вспомнил, что в «Кто есть кто в театре», который я читал как-то вечером, пока ждал телефонного звонка, фамилия матери Маргерит Мэрриам тоже указывалась как Маттсон. А поскольку я искал какую-нибудь связь между вами и Уолтером, мне показалось, что я нашел ее, если вы и Маргерит были кузинами.