Исчезновение Йозефа Менгеле

Застигнутый врасплох напором Гитты, оправившийся от хвори Менгеле подводит итог. Она ему не нравится. Ее белые крашеные волосы так же вульгарны, как и манеры и потухшие глазки; на жирной коже лица остались следы девичьих прыщей. Пугающе большой рот и, видимо, порченые зубы – таким тошнотворным было ее дыхание, когда он лежал больной, а она все-таки взгромоздилась на него верхом. По-немецки она говорит лучше, чем ее дурень-муженек, – и все равно у нее несносный венгерский акцент. Но Гитта – страховка его жизни. Если удастся удержать ее под башмаком – можно будет надежно укрыться у Штаммеров. Вот почему он готов одолжить ей себя, тем более что и фазенда Санта-Лусия ему не сказать чтоб не нравится. Ферма утопает в зелени, климат в этих краях помягче, чем в Нова-Эуропа, пейзажи сладостные, и его завораживают бабочки – с красными крыльями, а еще с лазурными, оранжевыми или черными в белый горошек, и величиной с руку взрослого человека. Желтеющую саванну сменили джунгли. На холмах и в рощах таятся родники с прозрачной хрустальной водой: термальные источники в городе Серра-Негра открыли еще его основатели, итальянские пионеры. С фермы, возвышающейся на холме, как средневековая крепость, просматривается вся долина. Менгеле, заполошный после повешения Эйхмана, здесь чувствует себя в относительном спокойствии, больше, чем где-либо, с тех пор как бежал из Аргентины. Позади имения и кофейной плантации – горный пик, природная защита, состоящая из рифов и высокого леса. Это его тылы.

Менгеле никогда не покидает территорию фермы и никого не принимает, кроме Герхарда, который привозит ему газеты, книги и слабительные свечи, а иногда еще и диски с классической музыкой. Прежде чем к Штаммерам придут редкие гости – соседи, богатые немцы, итальянские колонисты, – он забрасывает их вопросами: что за люди, откуда приехали, давно ли они с ними знакомы? Даже успокоенный, он не показывается приходящим на глаза. По субботам лишь издали машет рукой приятелям Роберто и Миклоша, пришедшим поиграть после обеда, и тут же исчезает. Для них он tio Pedro, дядя Петер, эксцентричный старик-швейцарец, который запрещает себя фотографировать или упоминать о себе за пределами фермы. Требует у Штаммеров нанять охранника, платить ему будет его семейство. Он живет, окруженный псами, сворой из пятнадцати дворняг, – выдрессировал их и без них не выходит в джунгли. Главарь этой своры, Сигано[28], неотступно следует за ним. Но настоящая царица-хозяйка построенной им диспозиции – шестиметровая сторожевая вышка: он велел одному из работников фермы воздвигнуть ее, объяснив, что хочет наблюдать за птицами. Древесину быстро сожрут термиты, и поэтому конструкцию возводят из камней. Это впечатляющая дозорная башня, вплотную прилегающая к ферме; с нее Менгеле, в комбинезоне пчеловода и с висящим на груди цейсовским биноклем, часами каждый день внимательно всматривается в городскую дорогу, что змеится среди холмов, и взбегающую прямо к ферме протоптанную тропку красной земли. От него не скроешь даже самое незаметное движение. В ясную погоду он видит на много километров вокруг, до деревни Линдония. В кишащих комарьем сумерках он, точно филин на вершину колокольни, взбирается туда и рыщет взглядом во тьме; настороженный, меланхоличный или в полудреме, он неутомимо слушает оперы Вагнера или кантаты Баха на проигрывателе «Теппаз», купленном для него Герхардом в Сан-Паулу. Когда он наконец спускается поспать, на вахту заступают его псы.

52

Проходят дни, недели, месяцы – таковы стоячие воды замкнутой жизни Менгеле в Бразилии, в его открытом всем ветрам и далеком от людей застенке, жизни, замершей среди беспрестанного жужжания насекомых, в чередовании сухих и очень влажных периодов, ураганов, удушающей жары, выматывающих дождей, в компании сороконожек и змей, скорпионов и червей-паразитов; а кругом эвкалипты и хлебные деревья, их выступающие из почвы корни переплетаются, как чудовищные лапы динозавров.

Менгеле часто болеет. То подхватит какой-нибудь вирус, то заразится малярией; его донимают головные боли и ломота в костях, а следом – тошнота и понос, сильный озноб и приступы лихорадки. Спит он мало и плохо, измученный кошмарами, видениями, прогнать которые ему больше не удается: огни печей крематория, агонизирующие младенцы, чьи глаза приколоты к стенам его лаборатории, как накалывают бабочек; Эйхман в клетке в Иерусалиме, раввин с длинными рыжими пейсами, вынимающий из него костяк и толкающий его в кипящий человечий жир. Ему слышатся голоса, стенания и плач, сирены «Штук», пикирующих прямо на ферму в Санта-Лусии.