Исчезновение Одиль

Ее последняя трапеза? Возможно. И все-таки она не была взволнованна. Она плакала в объятиях молодого студента. Теперь же у нее были сухие глаза. Она смотрела сквозь оконное стекло на уличную суету. Так же будет и завтра, и в последующие дни. Жизнь в Париже будет продолжаться в том же ритме. И в Лозанне тоже. И каждое утро ее отец будет совершать свою оздоровительную прогулку по парку Мон-Репо, чтобы затем подняться к себе наверх и работать в мансарде. Ее мать будет играть в бридж со своими приятельницами. Первое время они будут ее жалеть. Потом перестанут об этом думать.

От нее никому не было никакого проку. И никто по-настоящему ею не занимался.

— Принесите мне телячью голову, да… Потом котлеты из молодой баранины.

Здесь тоже была приятная обстановка. Немного искусственная — некая имитация старинного постоялого двора, — но все же приятная. Почему бы ей не выпить рюмку джина?

Это уже больше не имело значения. Она могла делать все, что приходило ей в голову. Через час ли, через два, во всяком случае, до того, как стемнеет, все будет кончено.

— Официант! Джин с сельтерской, пожалуйста.

Она выпила две рюмки. Она уже больше не боялась. У нее было ощущение покоя и большей, чем обычно, ясности в мыслях.

Чего ей всегда недоставало и недостает и сейчас, так это чтобы кто-нибудь ею занимался. Кто-нибудь, кто бы знал все ее мысли, оберегал ее от нее же самой, кто говорил бы ей, что делать и чего не делать.

Нечто вроде доктора Вине, привязанного исключительно к ней.

Такого, разумеется, не существовало.

Пока ей не исполнилось три года, эту роль играла ее мать, затем ею занималась Матильда.

Боб ее очень любил. Она тоже его очень любила, но у него была своя жизнь, и, за исключением обедов, ужинов и завтраков, они почти не виделись.

Может, Мартен, ее вчерашний молодой человек… В его объятиях она почувствовала себя в безопасности. Между ними установился контакт. Но будет ли так всегда, если это будет происходить каждый день?

В общем, она искала несуществующую вещь, точнее, существо, которое бы пожертвовало ради нее своей индивидуальностью и личной жизнью. Требовалось, чтобы это был кто-то очень нежный, действующий успокаивающе, а также кто-то, с кем не бывает скучно…

Она иронично улыбнулась. Не раскрывая рта, она вела с собой внутренний разговор.

«Ну вот, милочка, тебя снова понесло! В тот момент, когда ты хочешь отказаться от жизни, ты принимаешься мечтать о том, чего никогда не существовало».

Стоял солнечный день. На террасе — два столика, но места не заняты.

— Вот столько?.. Чуть побольше?

Обслуживающий ее официант говорил с итальянским акцентом и был довольно красив.

— Да, еще немного.

Она с аппетитом принялась за еду, тогда как дома ее упрекали в том, что она ест безо всякой охоты.

Где сейчас Боб? Наверное, он тоже обедает в каком-нибудь ресторанчике. Уж он-то был очень уравновешенным. Из него выйдет хороший муж, способный понимать свою жену и детей.

Что он о ней думал? Он невольно сохранял всегда немного покровительственный вид, как будто относился к ней как к больной.

Была ли она душевнобольной? Она часто об этом думала. Это было одной из причин, почему она так часто просила о встрече доктора Вине.

И Вине тоже был с ней удивительно терпелив. Не объяснялось ли это тем, что он знал: в том, что она такая, ее вины нет?

Обед был вкусным. Заказав красного вина, она в задумчивости разглядывала прямо перед собой двоих мужчин, обсуждавших вопросы недвижимости. Разве не странно, что столько людей озабочены вещами, которые не имеют никакого значения?

— Десерт, мадемуазель?

— А что у вас есть?

— Сливовый пирог. Рекомендую.

Она поела пирога, затем закурила сигарету, отказавшись от кофе, усиливавшего ее дрожь.

Ну вот! Она на улице. У нее больше нет никаких дел. Взад-вперед сновали люди, такси, грузовики. Все стремились к цели, которую считали важной. Какое большое значение придавала она когда-то своим еженедельным отметкам! Она теперь даже не знала, что стало с ее тетрадями.

Пробило два часа, и магазины вновь распахнули двери. Она вошла в аптеку.

— Дайте мне, пожалуйста, упаковку бритвенных лезвий.

— Вы предпочитаете какую-то определенную марку?

— Нет.

Ей стало смешно. Неужели аптекарь воображает себе, что она бреет у себя подмышки, а может, еще и низ живота?

Ей нельзя было слишком долго шагать в выбранном направлении, так как она выйдет тогда на улицу Гей-Люссака.

Она тянула время. Злилась на себя, что не выказывает большей решительности. Это было не из-за трусости. Она не цеплялась за жизнь.

Напротив, мысль, что вскоре она с ней расстанется, придавала ей некую легкость, которой она не знала прежде. Ей не нужно больше нести бремя своей маленькой личности и тревожиться о своем будущем. Ни для нее, ни против нее уже ничего нельзя было сделать.

Она разглядывала витрины, дивясь, что в них было выставлено, как будто никогда их прежде не видела. Возле распахнутой двери торговец москательными товарами, в длинном сером халате, громоздил один на другой пластмассовые тазики. В парикмахерской, неподвижные и молчаливые, дожидались своей очереди две женщины.