Исчезновения

Мы заходим во двор с большим открытым Рынком. Ветви деревьев над нами образуют подобие крыши. Деревянные будочки стоят вдоль тропинки, ведущей к тому, что когда-то, вероятно, было красивым домом.

– Он большой, – шепчу я Уиллу.

– Есть только один Рынок на все три города-побратима, и он открыт всего несколько дней в неделю. Теперь держись ближе ко мне, – говорит он.

Я спешу за ним по тропинке, сопротивляясь желанию взять его за руку.

Рынок находится в постоянном полумраке под ветвями деревьев, но будочки и дорожки подсвечиваются столбиками в земле, сияющими чем-то ярким, но не совсем огнем.

– Варианты Мерцания, – объясняет Уилл, когда видит, что я смотрю на них.

На прилавках будочек мерцают мешочки и стеклянные бутылочки. Названия вариантов написаны на мозаичных табличках. Мы проходим мимо стола, на котором лежат куски мыла с вариантами, и я улавливаю едва различимый запах сирени. Женщина склоняется, чтобы понюхать мыло, хрустящий белый кусочек, перевязанный лавандовой лентой, и я хочу протянуть руку и дотронуться до него, поднести к носу и глубоко вдохнуть. Вместо этого продолжаю идти, чтобы не отстать от Уилла.

Горстка вариантов разбросана на следующем столе в качестве образца. Когда ветерок раздвигает ветви, варианты ловят лучи солнца. Они мерцают, как бриллианты, на грубой поверхности дерева.

Мы забираемся по ступеням в развалины дома. Часть задней стены обрушилась, и второй этаж выглядит особенно непрочным. Но полы подмели, и ряды будочек и продавцов привносят определенное ощущение порядка. У меня очень странное чувство, как будто я сразу и внутри, и снаружи, с виноградной лозой и сорняками, которые кружевами вьются вдоль стен, и вариантами Мерцания, освещающими комнату из ржавых канделябров. Уилл ведет меня по узкому коридору в большую комнату с обветшавшими обоями, покрытыми лишайником. Чувствую уколы внимания, легкие взгляды и более открытый интерес, не совсем дружелюбный. Я – посторонний человек, которому здесь не место, призрак своей матери, вернувшийся в Стерлинг после стольких лет.

Я держусь к Уиллу настолько близко, насколько осмеливаюсь, замечая, что он словно успокаивает людей. Некоторые нас полностью игнорируют, но многие улыбаются ему, наклоняют головы, заметив его красивое знакомое лицо.

– Вернемся, когда будешь Совершеннолетней, – говорит Уилл тихим голосом, словно дело только в этом. – Технически до того момента тебя здесь не должно быть.

Свет проникает сквозь иголки деревьев и окна без стекол. В комнате три отполированных деревянных стола, один из них с огромной трещиной по центру. На табличке на первом столе написано «Ночное зрение», на втором – «Внутренний взор», на последнем – «Покрывало».

Варианты Ночного зрения темные и кажутся холодными на ощупь, словно черный песок. Они выставлены в плотных бархатных мешочках, покрытых угольно-черными камнями, в то время как варианты Внутреннего взора – смесь серебра и розовато-серого переливчатого цвета, как внутренняя строна раковины. Густая перламутровая жидкость налита в стеклянные пузырьки в форме миниатюрных шаров.

Уилл выбирает коричневый замшевый мешочек с вариантами Покрывала, предъявляя торговцу карточку Совершеннолетнего, и передает три золотые монетки, которые непохожи на валюту, виденную мной до этого. Я думаю о том, что он сказал: что люди чувствуют себя в ловушке, о стенах, смыкающихся вокруг них все плотнее, каждые семь лет.

– Но варианты, – говорю с надеждой и протягиваю руку, чтобы коснуться одного из мешочков, – помогают.

– Варианты действительно помогают, – соглашается Уилл. Торговец кладет в карман деньги Уилла, и мы движемся дальше. – Но они действуют только на территории городов-побратимов. Как только мы покидаем границы, они становятся такими же бесполезными, как горстка песка. Насколько знаю, во всех трех городах был только один человек, который смог по-настоящему спастись от Исчезновений… – Он умолкает и откашливается.

И я понимаю.

Мама. Она стала единственным исключением.

Почему?

Помню, как она стояла в саду с закрытыми глазами, вдыхая воздух, напоенный ароматом цветов, после того как всем нам надоедало и мы шли заниматься чем-то другим. Когда я просыпалась, мама часто бывала там, в галошах, склонившись над цветами, в одном из папиных свитеров, надетых поверх ночной рубашки, с растрепанными, нерасчесанными волосами. Она срезала букеты цветов для старой вазы на кухонном столе, для столика рядом с ее кроватью, засушивала лепестки между страницами тяжелых книг, чтобы сделать ароматический сухоцвет для маленьких фарфоровых мисок и саше для шкафчиков. Почему я не оставалась с ней, собирая букеты диких цветов, столько, сколько она хотела? Может, тогда она бы открылась и позволила мне взглянуть на эту часть ее жизни.

Мы переходим в следующую комнату, и Уилл останавливается у будочки, обставленной маленькими деревянными коробками. Он открывает одну из них, и там оказывается радужный набор карандашей.

– Для Майлза, – говорит он и оставляет на столе две серебряные монетки в обмен на коробочку с карандашами.