Исчезнувшая дочь

Джулия повернула ключ зажигания, включился проигрыватель компакт-дисков. Зазвучали детские песенки. Она заслушалась, откинувшись на сиденье.

Ушки мокнут под дождем, Как пустые фантики? Завяжи их узелком! Завяжи их бантиком!

Эта песенка почему-то особенно нравилась Анне, она даже придумала особенный танец: следовало покачиваться с ноги на ногу, делая вид, что тянешь за длинные заячьи уши и завязываешь их бантиком.

Джулия выехала на улицу. В соседнем доме горел свет, шторы в окне второго этажа шевельнулись. Миссис Мэдиган. Крепкая старушенция за девяносто, имевшая собственное мнение по каждому вопросу и воображавшая, что в силу почтенного возраста (как же, ведь возраст и мудрость – это одно и то же) все обязаны ее слушаться. Она славилась «крутым нравом» и «волевым характером», причем окружающие почему-то считали, что под грубой оболочкой скрывается золотое сердце, и полагали, что иметь миссис Мэдиган в соседках – это «очень интересно», «весело» или даже «прикольно». Джулия никому не объясняла, что происходит на самом деле. Потому что на самом деле это была мука мученическая. Узнав миссис Мэдиган поближе, вы понимали, что за упрямством и сварливостью скрывается отнюдь не милосердный божий одуванчик, а желчная злюка. Ей не нравилось, когда Анна поднимала шум в саду, в таких случаях она сразу же принималась орать на девочку из-за своего забора, а потом еще высказывала недовольство Джулии с Брайаном по поводу «хулиганящего ребенка». При всем этом она частенько просила Брайана починить что-нибудь в доме, а затем начинала браниться, заявляя, что он все испортил, и напоказ обращалась к «настоящим специалистам», которые переделывали работу. Кроме того, миссис Мэдиган непрерывно донимала Джулию жалобами на своих детей, многочисленных внуков и еще более многочисленных правнуков, утверждая, что все они – эгоистичные лодыри, позабывшие несчастную старушку.

Джулия «лодырей» не винила. Если бы могла, она поступала бы в точности так же.

Другие соседи, бездетная пара примерно под пятьдесят, были куда приятнее. Она с ними практически не пересекалась, а это, по мнению Джулии, являлось ключом к истинно добрососедским отношениям. Как говорится, крепче заборы – лучше соседи.

Джулия не имела понятия, куда отправиться. В итоге дорога привела ее к детской площадке. Довольно невзрачное местечко: несколько качелей, горка да примитивная карусель, разбросанные на газоне. Они с Анной много раз заглядывали сюда на часок. Конечно, полиция уже все здесь осмотрела, но вдруг с тех пор дочь как-нибудь сюда забрела?

Вдруг, говоришь? Ага, как бы не так.

Включив фары на полную мощность, Джулия медленно ехала по улицам, пытаясь разглядеть малейший намек на свою дочь.

Добравшись до парка, выключила мотор. Фары потухли. Она испытала облегчение, поняв, насколько эти желтые прожекторы нервировали ее. Они показывали лишь малую часть окружающего пространства, демонстрируя Джулии всю тщетность ее поисков. Анна могла быть где угодно, тогда как Джулия способна была видеть только перед собой. Ей вспомнился разговор с одной из своих подруг, Крисси. Крисси – уменьшительное от Лукреции – школьное прозвище, использовавшееся лишь самыми близкими друзьями, причем с известной долей иронии, поскольку, в отличие от римской матроны, добродетельностью Крисси отнюдь не блистала. В частности, завела интрижку с молодой учительницей по имени Сара, из-за чего последняя и потеряла работу. Тот их разговор состоялся около года назад, когда всего в нескольких шагах от дома Крисси в пыльном городишке американского Среднего Запада обнаружили девочку-подростка, проведшую в подвале десять лет. Крисси тогда заявила, что если ее сын, ровесник Анны, пропадет, то ему подобная участь не грозит, ибо она, его мать, перевернет вверх дном каждый дом в округе, не спрашивая позволения ни у хозяев, ни у полиции. Джулия ее горячо поддержала, заверив, что сама поступит аналогично. Болтать, пылая праведным гневом, и порицать американку, мать той девочки, было легко. Почему, мол, она не разворошила все вокруг? Значит, плохая мать.

Потому что хорошая мать нашла бы и вызволила свое дитя.

Между тем все оказалось сложнее, чем воображали они тогда с Крисси. Во-первых, домов было огромное количество, а во‑вторых, их обитатели и полиция имели слишком много всякого против тех, кто вторгается в жилища без спроса.

Но, по крайней мере, что-то Джулия делала.

– Анна, – позвала она. – Анна!

Фонарика у нее не было, и, прочесывая парк, она светила айфоном. Ни на качелях, ни на горке в форме динозавра никого не было.

– Анна! – закричала опять Джулия. – Анна!

– Что за Анна? – спросил кто-то из темноты. Говорили невнятно, поэтому вопрос прозвучал скорее как: «Чоз Анн?»

Джулия подпрыгнула от неожиданности и направила свет туда, откуда донесся голос. На карусели сидели двое парней. Какого черта они околачивались здесь ни свет ни заря? Один держал в руке бутылку. Отхлебнул, передал выпивку дружку, закурил.

Джулия принюхалась. Тянуло травкой.

– Анна – моя дочь, – ответила она.

– Хорошенькая? – поинтересовался парень с косячком.