Исчезнувшая

— Раньше думала, что перееду к Чипу, — произнесла она как-то покорно. — А теперь не знаю. Иногда мне кажется, что я стремительно несусь в никуда.

Я хотела как-то утешить ее, но на ум приходили только банальности. «Ты еще молода. Ты это переживешь».

— Да, мне самой иногда так кажется, — сказала Бернадетта.

Осень еще спала, когда мы на следующее утро уходили. Бернадетта оставила ей записку, что она может жить у нас, сколько хочет. «Не грусти о своем бывшем, — написала она. — Ты еще не встретила свою половинку».

Она положила записку возле спального мешка Осени. Осень спала на животе, и нам было видно только ее откинутую руку и копну темных волос.

— Спасибо, что была так мила с моей подругой, — сказала я Бернадетте, когда мы вышли.

Она пожала плечами.

— Мне ее жалко. Кажется, она несколько потерялась.

Мы дотащили рюкзаки до парковки и заняли два места в самом хвосте автобуса. Мартовское утро было зябким, восходящее солнце раскрасило небо оранжевыми полосами. Прочие студенты устраивались на своих местах. Некоторые держали в руках чашки с кофе и горячим шоколадом, ароматы которых наполняли салон автобуса. На завтрак у меня был только глоток тоника прямо из бутылки. Как правило, мне этого вполне хватало, но сегодня мне было голодно и муторно с недосыпа.

Профессор Райли и профессор Хоффман сели последними. Вид у них тоже был сонный.

— Никаких песен, — велел нам Хоффман.

Когда автобус вырулил из кампуса, я обернулась посмотреть, как исчезает вдали Хиллхаус… и увидела удаляющийся в противоположную сторону бежевый внедорожник. Я не видела водителя, да и саму машину толком не разглядела, но, несмотря на печку в автобусе, меня передернуло.

Большинство студентов во время короткой поездки до Окифиноки дремали. Я бодрствовала. Чем выше поднималось на небе солнце, тем легче становилось у меня на душе. В Джорджии, должно быть, тысячи бежевых джипов, сказала я себе.

К тому времени, когда мы доехали до входа на болото возле Уэйкросса, забрали разрешения на стоянку и нагрузили каноэ, было уже около десяти. Потеплело до восемнадцати градусов, достаточно, чтобы скинуть куртки и жилеты. Спальники и продукты мы сложили в большие непромокаемые мешки, поставили их в центр каноэ и привязали эластичными ремнями.

Я как раз привязывала к каноэ свой багаж, когда Бернадетта воскликнула:

— Бедняжка… смотри!

На берегу, футах в ста от нас, лежал аллигатор. Вид у него был такой, словно кожа съежилась и присохла к костям, — истощенный, но еще живой. Я видела жизнь в его маленьких темных глазах.

— Что с ним? — спросила я.

— Может, возраст, а может, пострадал в драке, — ответил профессор Хоффман.

— Мы можем ему чем-нибудь помочь? — Голос Бернадетты разносился над водой, и один из проводников подошел к нам.

— Это Старина Джо, — сказал он. — Готовится помирать. Мы не вмешиваемся в естественный ход вещей.

Бернадетта ничего не сказала, но плечи ее поникли, и я поняла, что она не согласна. Позже она сказала мне:

— Живое существо умирает. И никто не обращает внимания. — Она покачала головой.

В каноэ сидели по двое, и мы с Бернадеттой оказались напарниками. Поначалу мы гребли вместе, потом по очереди. На мне была толстая кофта для защиты от солнца, и Бернадетта обрызгала нас обеих репеллентом от насекомых. Я говорила ей, что меня никогда не кусают, но это ее не убедило.

Водный путь, по которому мы плыли, назывался каналом. Вначале он был цвета сланца — серый с синими прожилками и разводами, — и каноэ шли по нему спокойно, весла едва плескали. Ветра не было, и тишину нарушало только негромкое ворчание лягушек. Вдоль берегов лежали по одиночке и парами аллигаторы, одни наблюдали за нами, другие игнорировали. До брачного сезона оставалось еще два месяца, и они пока не были склонны защищать свою территорию.

Несколько минут никто не разговаривал. Воздух, свежий и ароматный, напомнил мне запах ведьмина ореха. Дома у мамы в ванной стояла бутылочка. Я не хотела думать о доме и поэтому постаралась определить запах точнее: одновременно едкий и сладкий, с оттенком скипидара. Действительно, ничего общего с ведьминым орехом.

Обогнув последнюю излучину канала, мы вступили в прерию — бескрайнее пространство цветущих болот. Здесь вода сделалась темно-коричневой, цвета настоявшегося чая. Поднялся ветерок, и вплотную к каноэ закачались конические головки желтых цветов. Чем дальше, тем, казалось, больше их становилось, они возникали из мясистых зеленых листьев, раскинувшихся по прерии насколько хватало глаз.

Профессор Райли сказал, что этот цветок называется «золотая дубинка». Другое название — «непромокашка», потому что их суккулентного типа листья отталкивают влагу. Они устойчивы к неблагоприятным природным условиям, сказал он. У них есть шанс уцелеть.

К тому времени, когда, далеко за полдень, мы вытащили наши каноэ на берег острова, глаза у нас устали не меньше, чем руки. Мы видели зеленых и синих цапель, песчаных журавлей, ибисов, зимородков, а крокодилам и вовсе счет потеряли. Когда я переворачивала каноэ, из кучки песка неподалеку выползла толстая сине-черная змея футов шесть в длину.