Исчезнувшие близнецы

Уверена, вам известно, что до войны в Польше жили три миллиона евреев – больше, чем в любой другой стране в Европе. Десять процентов населения Польши были евреями, а мои родители были очень строгих правил и серьезно относились к религии. Каждый день я ездила в школу в Краков, а вечером возвращалась на поезде. Железнодорожный вокзал находился в шести кварталах от нашего дома. Но из-за немцев в гимназии я проучилась всего один год.

– Один год?

Лена пожала плечами:

– Война.

– Значит, до войны Хшанув был уютным городком?

– Для нашей семьи – да. Но не для всех. Наш магазин был очень прибыльным, ведь там обслуживались жители близлежащих силезских деревень. А отец мой был героем войны, награжденным медалями и орденами. Во время Первой мировой войны в звании капитана, три звездочки, он воевал в составе армии Австро-Венгерской империи на стороне немецких войск.

– На стороне немецких войск воевал капитан еврей? Интересно! – удивился Лиам.

– Нет, не совсем так. Во время Первой мировой войны не было никаких различий. Евреи из Германии и Австро-Венгрии сражались бок о бок в армии Центральных держав – как рядовые солдаты, так и офицеры. Сто тысяч евреев сражались в немецкой армии, часто достигая высоких чинов, двенадцать тысяч положили тогда свои жизни. В Австро-Венгерской империи всегда радушно принимали евреев, и еврейская община процветала. Евреи были врачами, адвокатами, судьями, учеными. То же самое и в Германии.

После Первой мировой войны благодаря своему званию и службе в армии мой отец пользовался определенным авторитетом и уважением. Все называли его Капитаном. Я бы не сказала, что мы были богаты, но жили мы не бедно. И все же в тридцатых годах Польша страдала от Депрессии, а вместе с ней – и экономика Хшанува. Наш магазин продолжал продавать продукты питания, но частенько в кредит, который, мы знали, никогда не погасится.

Семья Каролины также пострадала во времена Депрессии. Ее отец был портным. В начале тридцатых его дело процветало – вероятно, потому, что дешевле было починить одежду, чем купить новую. Часто у него было столько работы, что Каролине приходилось помогать отцу по воскресеньям и после школы. Еще подростком она стала профессиональной швеей. Пришел 1937 год. В пучине Великой депрессии у людей не было денег даже на ремонт одежды, и они перестали ходить к портным. Отцу Каролины пришлось закрыть магазин. Он перебрался в Варшаву, где его брат держал мясную лавку, и домой приезжал раз в месяц. Каролина с матерью остались одни.

Когда отец Каролины уехал, ее мать запила. В то время, когда я заглядывала к Каролине в гости, мама ее никогда не бывала трезвой. Несвязная речь, шатающаяся походка. Каролине было стыдно, и поэтому я редко к ней наведывалась.

У Каролины была собака, белый французский пудель с розовыми лапками, которого она любила всем сердцем. У нее появилась собака, когда она училась в восьмом классе. Однажды мы возвращались домой из школы и проходили мимо двора, где какой-то мальчишка раздавал щенков.

– Мне мама не разрешит оставить всех, – признался он, кивая на коробку с девятью маленькими беленькими щеночками. – Если хотите, можете взять одного.

Сперва отец не разрешил Каролине завести собаку, но, видя отчаяние дочери, уступил ее просьбе при условии, что девочка сама будет заботиться о питомице и зарабатывать ей на еду.

Собака оказалась французским пуделем, Каролина назвала ее Мадлен. И поскольку фактически мать и отец у девочки отсутствовали, Мадлен стала спасением для Каролины. Во время практически ежедневных визитов в наш дом Мадлен всегда шла за хозяйкой. Изначально мои родители не слишком-то этому радовались, но Милош полюбил собачку, а Мадлен полюбила Милоша. Он садился на пол, играл ей на скрипке и так хихикал, что мы за животы хватались от смеха. Милош даже научил ее некоторым трюкам. Так Мадлен стала еще одним членом нашей семьи.

У отца было три брата. Один жил в Варшаве, второй – в Кракове, а третий – в Берлине. И все они были успешными. Отец часто ездил в Берлин по делам или просто в гости к старшему брату. Дважды он брал с собой меня. Я мало что помню, только то, что у дяди был огромный дом с красивым садом.

Но я отлично помню, как в 1933 году отец вернулся из Берлина и рассказал нам, что гитлеровцы жгли еврейские книги. Мне было тогда восемь лет, и я спросила:

– А зачем они сжигают еврейские книги? Если они им не нравятся, просто не нужно их читать.

И отец ответил, что это очень хороший вопрос.

Германию все больше охватывали гитлеровские настроения, и отец реже и реже ездил в Берлин – исключительно в тех случаях, когда этого требовали дела. А еще через два года, в декабре 1935, он сообщил нам, что дядя Самуил переезжает в Америку. Согласно Нюрнбергским законам, евреев лишали всех профессиональных лицензий, а дядя мой был уважаемым педиатром, профессором. По Нюрнбергским законам ему запрещалось лечить кого бы то ни было, кроме еврейских детей, запрещалось преподавать в институте. Он мудро решил, что настало время уезжать, и иммигрировал в Америку.