Исчезнувшие близнецы

Далее описывался сам процесс отбора. Евреев, приезжающих в Освенцим, делили на мужчин и женщин. Затем эсэсовцы шли вдоль рядов и тех, кого считали пригодными для работы, сгоняли в одну сторону площадки. Остальных – женщин, детей до четырнадцати лет, стариков и инвалидов – уводили в бараки. Донесение также содержало план двух лагерей, расположение бараков и блоков.

Я даже не представляла, что прочитанное может так ужаснуть. Неудивительно, что Ян подчеркивал: это бумаги чрезвычайной важности. Когда я читала донесение, в кабинет вошел полковник. Я схватила бумаги и потрясла перед его лицом.

– Вы знаете об этом? Что же вы, немцы, творите? Чудовищно!

Он схватил меня за плечи:

– Тсс… Ни слова! Ты ничего не видела. Ты меня поняла? Это должно попасть в Лондон. Любая утечка информации… если гестапо прознает об этом… нас найдут. Они уничтожат сеть. Ты хотя бы на секунду представляешь, что будет, если нас обнаружат? Гестапо – самая совершенная контрразведка в мире. В начале года они обнаружили в Праге документы и раскрыли наших лучших секретных агентов-поляков. Они выследили их даже в Стамбуле. Если они узнают о донесениях Ареса, то рассекретят его и всех наших агентов, включая тебя, меня и Давида. Не следовало тебе вообще читать эти донесения.

– Обо мне не беспокойтесь. Я ни слова не пророню. Единственное, что меня волнует, – чтобы эта информация достигла остального мира.

Он кивнул:

– Расскажи, что сегодня с тобой произошло.

Я рассказала ему о нападении. Губы у меня дрожали, но не от страха. От злости. Ярости.

– А тело где? – спросил полковник. – Мы должны немедленно избавиться от него. Если СС и гестапо обнаружат убитого капрала вермахта, последуют массовые репрессии. Но сперва нужно тебя отмыть. Ты знаешь, где ванная. Прими душ и пойдем.

Странно было вновь принимать душ в собственном доме. Я стояла в своей ванной и смывала с себя кровь насильника-нациста. Все казалось нереальным. Ничего из этого не происходило на самом деле. Как в одном из этих странных снов, когда невероятные эпизоды связаны вместе и когда, просыпаясь, гадаешь: как же разум мог создать подобные причудливые вещи? Я закончила принимать душ и чуть не отправилась в свою спальню.

Полковник взял лопату, и мы вышли из дома. Мы везли тележку шесть-семь кварталов до того места, где на меня напали. Тело Рольфа – без значительной части черепа – так и лежало в кустах со спущенными штанами. Мы попытались затолкать его на тележку, но в нем было килограммов сто. Мертвого веса. Мы не смогли его поднять, поэтому наклонили тележку и вкатили на нее тело. Потом вырыли у реки неглубокую могилу и свалили в нее Рольфа. Туда же бросили его пистолет и фуражку. Я не дала полковнику натянуть на него штаны.

– Зароем так, как он умер, – заявила я. – Он не заслуживает уважения. Если кто-нибудь его найдет – поймет, почему его убили.

– А у тебя крутой нрав, – улыбнулся полковник Мюллер. – Я сразу это понял. Ладно, зароем его с приспущенным «флагом».

Мы забросали Рольфа землей, и полковник велел мне везти тележку к Давиду, а сам зашагал к себе домой. Следовало бы сказать «ко мне домой»… Он сделал шаг и обернулся:

– Отличная работа, дочь капитана Шейнмана! Отец гордился бы тобой.

Я доехала до Цеха и поставила тележку на место. Давид открыл дверь, впустил меня и сразу спросил:

– Что, черт побери, с тобой произошло?

Я разрыдалась и какое-то время не могла говорить, только сообщила, что донесение доставлено. Как обычно, на ночь я осталась у Давида. Он был таким добрым и понимающим. Ближе к утру я подробно рассказала ему, как все прошло, но так и не призналась, что на меня напали.

Он заверил, что гордится мною. Сказал, что я героиня Польши.

– Больше тебе не придется работать связной. Мы найдем другого человека. Ты уже внесла свою лепту, этого достаточно.

– Черта с два! Я читала сегодняшнее донесение, Давид, и знаю, что написал Арес. Это безумие! Я настаиваю на том, чтобы оставаться частью сети.

Услышав это, он поцеловал меня и сказал, что очень встревожен.

– И в ту ночь вы окончательно в него влюбились? – поинтересовалась Кэтрин.

– Я не говорила, что влюбилась в Давида.

– Я вам тоже не говорила, что беременна.

Лена улыбнулась:

– Знаете, отвечу вам так: если бы я до этого не влюбилась – точно влюбилась бы в ту ночь.

– Утро наступило слишком быстро.

Давид легонько толкнул меня локтем.

– Пересменка, – сказал он, – я должен спуститься вниз. А ты возьми выходной, отправляйся домой и поспи.

– Думаешь, я смогу заснуть?

– Тогда оставайся здесь. Я приду позже.

Я и осталась. Честно признаться, на целых три дня. Я была на седьмом небе от счастья.

– Любовь зарождается даже при самых ужасных обстоятельствах, – сказала Кэтрин. – Напоминает мне «Касабланку»[34] – базовые инстинкты действуют.

– Кэтрин! – урезонила ее Лена, правда, с улыбкой.

– Простите, но я верю в трогательные любовные истории. Особенно во время войны. У меня такое чувство, как будто я разговариваю с Ингрид Бергман.