Исчисляемый

В идеале, он хотел бы получать четверки по всем предметам, чтобы раствориться в анонимности толпы, но с математикой это было очень трудно. Ему всегда нравилась математика за ее конкретность, рациональность, четкое ощущение правильного и неправильного. Сделать сознательную ошибку в контрольной работе было выше его сил. Это выглядело предательством. Лучшее, что он смог придумать, – стирать ответы на несколько задач в каждой контрольной, уже решив их все.

– Дэвид, задержись, пожалуйста, после уроков, – попросила мисс By, когда прозвенел звонок. Несколько учеников бросили на него мимолетные взгляды, гадая, в какую неприятность он вляпался. Но класс быстро опустел, а Дэвид остался в одиночестве за партой.

Мисс By, студентка‑практикантка, оказалась в школе всего на семестр. Молодая и красивая, она школьникам понравилась. Мисс By еще не успела набраться циничности, и ученики пока были ей интересны.

Она подошла к парте и положила перед ним листки с контрольной.

– У тебя на последней странице правильные ответы, но ты их стер. Почему?

Дэвид осмотрел страницу. Она была пуста. Как же мисс By узнала? Он всегда соблюдал осторожность: легко нажимал на карандаш и тщательно стирал, оставляя как можно меньше следов – так он поступал со всем в жизни.

– Обходя класс во время контрольной, я увидела, что ты написал правильные ответы. И ты закончил решать задачи намного раньше остальных в классе. Потом ты просто сидел, глядя перед собой, пока половина учеников не сдала контрольные. И я увидела, как ты стираешь ответы, прежде чем сдать свою работу.

Дэвид промолчал. Ему нравилось, как его омывает голос мисс By. Он представил его в виде графика полинома, плавно поднимающегося, а потом опускающегося. Паузы в ее речи были корнями – в тех местах, где график пересекал ось «х».

– Знаешь, нет ничего плохого в том, чтобы чем‑то интересоваться. – Она опустила руку ему на плечо. От нее пахло свежевыстиранным бельем, летними цветами. – Уметь что‑то делать хорошо.

Уже очень давно никто не обращал на него внимания просто так, а не после того, как случалось что‑то плохое. Он даже не сознавал, насколько ему этого не хватало.

* * *

У Дэвида была единственная фотография отца, снятая в день окончания средней школы. На его худом теле шапочка и мантия казались велики на несколько размеров. Лицо с мелкими чертами было еще мальчишеским, переносица тонкая и хрупкая. Он не улыбался в объектив. Глаза казались испуганными, устремленными на что‑то бесконечно далекое. Возможно, он думал о Дэвиде, тогда еще почти незаметном под одеждой Бетти. А может быть, он увидел тот грузовик с отказавшими тормозами, который собьет его вечером по дороге домой, когда он будет возвращаться с работы.

Глаза у него были голубые, с длинными ресницами, совсем как у Дэвида.

Когда Джек видел эти глаза, он всегда впадал в ярость – и трезвый, и пьяный:

– Ты чертов слабак и размазня, совсем как твой папаша.

Поэтому Дэвид научился не смотреть Джеку в глаза и всегда старался отворачиваться, когда тот был рядом. В некоторые вечера это срабатывало. Но не сегодня.

– Смотри на меня, – приказал Джек.

Они ужинали. Бетти кормила малышку на кушетке. За столом сидели только они двое. В углу громыхал телевизор, выдавая вечерние новости.

– Я тебя кормлю, одеваю и даю крышу над головой. И самое малое, что я могу просить за это, – немного уважения. Сиди прямо и смотри на меня, когда я с тобой разговариваю!

Дэвид повиновался. Он попытался убрать с лица всякое выражение, а взгляд сосредоточить на чем‑то за спиной отчима. И считал, через сколько секунд Джек взорвется. В каком‑то смысле он даже испытывал облегчение. Тяжелее всего каждый вечер было ожидание. Неопределенность из‑за незнания, в каком настроении Джек вернется домой и что станет делать. Но теперь ожидание кончилось. И ему осталось только терпеть.

– И не смей насмехаться надо мной, дерьмо мелкое! Ты напрашиваешься на трепку.

Бетти ушла с малышкой в спальню. Она всегда уходила, когда в голосе Джека появлялась эта характерная интонация.

А Дэвиду захотелось, чтобы он был ростом с отчима, с такими же толстыми бицепсами, мозолистыми костяшками пальцев и плоским носом, которому и удары нипочем. И чтобы у него были когти и острые зубы.

* * *

– Георг Кантор стал первым, кто всерьез задумался над понятием бесконечности, – сказала мисс By.

«Клуб математиков» был секретом Дэвида. Приходя сюда, он рисковал. Вступая в любой клуб, ты раскрываешь что‑то о себе, делаешь себя уязвимым, если твоя задача – раствориться, не оставлять следов. Он мог представить, как стал бы насмехаться Джек, если бы узнал.

«Решил, что ты умный, да? – Он представил злобный взгляд Джека, его желтые зубы и запах перегара изо рта. – Совсем как твой папаша. Только посмотри, куда довел его умишко, когда он не сумел удержать член в штанах».

– Он задумался о размере бесконечности, – продолжила мисс By. – Человеку трудно представить бесконечность, но Кантор дал нам возможность быстро взглянуть на нее и удержать в сознании, пусть даже на секунду.