Ищи горы

— Подпустят. Ты же слышал. Исключим Нахта из числа тех, кому разрешено поведать тайну, только и всего. У них нет другого переводчика, и мы выведем на сцену Поэта… как раз он соскучился по публике. А тайком от лахинов мы все равно ничего сделать не можем — что проку от сведений, которые нельзя использовать? И потом, как ты себе представляешь посланца всеведущего бога в роли мелочного выведывателя пустяковых тайн?

— Между прочим! Насчет бога… По-моему, это недозволенный прием.

— Ну что ты, Дан, — сказал Поэт весело. — Это всего лишь первобытная дипломатия.

— И эта первобытная дипломатия, Даниель, принесет нам кучу плодов.

— Какую еще кучу?

— Перечислить? Первое: она поможет уберечь прелестницу Ат, по крайней мере, на период поисков, а там посмотрим… Кстати, Поэт, когда все-таки соизволишь приласкать этого невинного ребенка, наверняка изголодавшегося по хорошей порции телесных наслаждений, не забудь забрать нож… Второе: Поэт в качестве переводчика проникнет наконец в заповедную зону… если мы не протащим его туда, Дан, он нас со свету сживет, помяни мое слово… И третье, что тебе, возможно, представляется маловажным: мы избавимся от неизбежного продолжения наших горных подвигов. Наверняка за нами скоро явятся, а при всех разнообразных приятностях ползания по скалам я, признаться, не верю в его благополучный финал. Конечно, это мелочи, но я предпочел бы быть похороненным в Бакнии, мне как-то не улыбается, чтоб меня зарыли в этой пустыне.

— Честолюбец, — сказал Поэт насмешливо.

— Почему честолюбец? — возразил Дан. — Откровенно говоря, мне бы тоже хотелось, чтоб моя могила была на родине, а тебе нет?

— Лично я предпочел бы жить вечно.

— Умереть красиво, но жить вечно? — улыбнулся Дан.

— В крайнем случае, умереть красиво, но могила и прочие пустяки… Какая разница! Что касается Марана, ты просто не догадываешься о его тайных надеждах. Он мечтает, чтоб его похоронили под плитой, на которой будет написано только пять букв.

— А именно?

— Имя. И больше ничего.

— Что из того?

— Ты разве не был на кладбище в Бакне? Не видел надмогильных надписей?

— Был. Но… Мне было как-то не до этого. — Дан покосился в сторону Марана.

Поэт тоже взглянул на того чуть виновато.

— В общем, в Бакнии считается наивысшей честью, когда на плите выбито только имя. Одно. Без второго имени, дат, профессии и прочих пояснений. Это делается в случаях, когда умерший настолько известен, что одного имени достаточно, его ни с кем не спутают. А то наплетут бог весть что: такой-то, родился там-то, жил еще где-то, работал тем-то, или и похлеще — муж такой-то жены… ты только вообрази себе! А вообще-то никто не может знать, каких слов удостоится после смерти… особенно, когда есть выбор, как у нашего честолюбца. Хорошо еще, если напишут: «Маран Рок, ученик Мастера»… ну а вдруг «Маран Рок, начальник спецотдела Охраны времен Изия Гранита». Представляешь?

— Не напишут, — флегматично заметил Маран. — Во всяком случае, в точности. Я отказался от второго имени.

— Это ты неплохо придумал. От второго имени, потом от профессии, потом от всех видов деятельности, потом и от места рождения… В итоге останется какое-нибудь «Маран, возлюбленный сорока восьми женщин разных возрастов и достоинств». Как тебе нравится такой вариант?

— Лучше, чем начальник спецотдела, — насмешливо улыбнулся Маран. — Учти мое мнение в случае, если хоронить меня доведется тебе.

— Будет сделано! Число женщин тебя устраивает или удвоить, утроить, учетверить?

— Припиши нуль.

— А не два? В подобных делах не стоит мелочиться.

— Что-то ты больно развеселился, — сказал Дан. — Смотри, как бы плакать не пришлось.

— Почему? — удивился Поэт.

— У нас говорят: «за смехом следуют слезы», — пояснил Дан.

— Да? Ну слезы полбеды, лишь бы не кровь…

— Это вполне совместимо, — вдруг вставил Маран. — Моя кровь, твои слезы.

— Ты мне осточертел сегодня, — рассердился Поэт. — Что это тебе взбрело в голову?

— Ничего.

— И все-таки?

Маран заколебался.

— Я видел совершенно идиотский сон, — признался он наконец нехотя. — Будто бы правителем этого здешнего города был Лайва.

— И что из того?

Маран посмотрел на Поэта испытующе.

— А ничего, — сказал он с кривой усмешкой.