Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Мне было хорошо с Робертом. Ласково обняв меня, он рассказывал красивую сказку о нашей будущей послевоенной жизни. (В какой-то миг моя противоречивая ареВ не выдержала, ввернула-таки какую-то ехидную реплику, но я попросила ее униженно: мол, не мешай. Пусть говорит. Ведь хоть один-то раз можно мне послушать. Только послушать.)

Сюжет сказки был великолепен. Мы будем жить там, где захочет его любимая. Захочет в родовом поместье – пожалуйста, дом у родителей большой, просторный, кругом – приволье, луга, леса. Захочет ли жить в городе – тоже никаких препятствий ни с его стороны, ни со стороны его родных не будет. Лично он сам даже больше тяготеет сейчас к городской жизни. А что? Белфаст – красивый, современный город, в нем много промышленных предприятий, разных офисов, контор, банков. Работы там навалом… На первых порах они с любимой снимут уютную – в две-три комнаты – квартирку, а затем, когда более-менее встанут на ноги, – приобретут небольшой добротный дом, где-нибудь в зеленой пригородной зоне. Помогут родители, они вполне состоятельные люди. Да и сам он будет стараться изо всех сил, он просто вылезет из кожи, чтобы его любимая ни в чем не имела нужды. Примерно три четверти года он будет впрягаться в работу, как вол, а зато летом они станут путешествовать. Он повезет свою любимую в Париж, в Индию, в Африку, покажет ей все памятные ему места, познакомит с людьми, которых он когда-то знал. Это же так здорово, черт подери, вернуться на время в свою солдатскую юность! Они побывают в Италии, в Венеции. Покатаются на гондолах, посетят развалины древнего римского Колизея, увидят замшелые, выщербленные от времени каменные террасы перед заброшенной величественной ареной, на которой когда-то сражались и умирали за любовь гордые, мужественные гладиаторы… Конечно, и в Россию они тоже поедут. Безусловно, обязательно поедут. И не один раз. И там, в Ленинграде, уже любимая станет его гидом, покажет ему все, что дорого ей… Ну так как? Как я на это смотрю?

Зачарованная волшебным видением поджидающей меня впереди жизни, я некоторое время сидела молча, затем с трудом указала рукой на усыпанный хрупкими цветами могильный холмик.

– Знаешь, Роберт, здесь лежит парень, который очень любил Россию и умер за нее. Именно за нее. Его разлучили с ней, и он не выдержал этого. Наверное, мы, русские, все такие, мы не сможем жить вне Родины. Недавно один очень умный, порядочный человек сказал нам с Михелем: «Любовь к Родине замешана в крови у каждого из нас. Это вечное проклятое и прекрасное наше наследие…» Пойми же меня, Роберт, я тоже не смогу без России, я просто не смогу жить без нее.

– Так сказал какой-то шизофреник, какой-то, возможно, нечистоплотный прохиндей, которому захотелось вдруг покрасоваться своей мнимой, сопливой ностальгией перед тобой, глупой, зеленой девчонкой. А ты и…

– Это сказал Павел Аристархович, между прочим, русский дворянин, – сурово остановила я Роберта. – Ты его знаешь, встречался с ним у нас в Рождество…

– Извини, – пробормотал он и вдруг горько ткнулся мне в плечо лицом. – Если бы ты меня любила! Если бы ты любила меня хоть наполовину меньше, чем я люблю тебя, то ты так не говорила бы. Но ты не любишь меня. Ты совсем, нисколечко не любишь меня, поэтому и придумываешь разные причины.

Некоторое время мы сидели молча и отчужденно, несчастные, наэлектризованные до предела, и вдруг я услышала совершенно незнакомый, бесцветный голос. Свой голос: «Я люблю тебя, Роберт, и хочу быть с тобой все время. Всю жизнь…»

На сей раз я решительно запретила ареВ вмешиваться в мои дела и говорила эти немыслимые слова, потому что в тот миг действительно любила Роберта – его глаза, губы, руки. Мне было хорошо с ним, и я любила его. Это были прекрасные минуты – я знаю, что никогда не забуду их. Влюбленные друг в друга, мы уверенно говорили о будущем, верили в него, и оно рисовалось нам счастливым и безмятежным.

Мельком я отметила, что солнце уже скрылось за горизонтом, и лишь край неба розовел нежно и мягко. Повеяло прохладой. Роберт стянул с себя Степанов пиджак, накинул его на мои плечи. Внезапно я почувствовала, как его горячая рука коснулась моей груди. Тут я мгновенно пришла в себя, услышала наконец голос возмущенной ареВ. Слегка отстранившись от Роберта, сказала строго, как когда-то: «Вот это – ни к чему. Убери руку!»

Он смутился, зашептал бессвязно: «Любимая… Я же знаю. Помню. О черт! Ты должна верить мне – я никогда тебя не обижу. Потому что люблю».

Но руку все же убрал.

Он первый спохватился, что уже слишком поздно.

– Смотри, любимая, уже почти стемнело, – сказал глухо и поднялся со скамьи. – Тебя мама наверняка заждалась. Представляю, что она думает сейчас о нас. На всякий случай я зайду к вам…

Мама стояла на крыльце, всматривалась в темноту. Завидев нас, молча повернулась спиной, пошла в дом. Роберт догнал ее в дверях кухни, обнял сзади за плечи:

– Мутти, пожалуйста, не сердитесь на нас. Это я виноват, что мы запоздали. Вечер такой чудесный. Мы погуляли. Пожалуйста, не волнуйтесь – с Верой все в порядке.