Ищи меня в России. Дневник «восточной рабыни» в немецком плену. 1944–1945

Сегодня вечером вдруг – не ждала ведь их – прибежали Степановы «орлы». (Были они и в прошлое воскресенье, только я забыла об этом написать.) В письмах Роберта всё с разными вариациями повторяется: любит, страдает от вынужденной разлуки, ждет не дождется дня, когда вновь сможет увидеть меня. В сегодняшней записке имеется и нечто новое: получил письмо из дома. Все его родные здоровы, они шлют мне самый искренний привет и тоже с нетерпением ожидают дня, когда наконец смогут очно познакомиться со мной.

Почему-то при прочтении записок Роберта у меня всегда возникает в душе какое-то необъяснимое, настороженно-неловкое и даже чуточку стыдное чувство. Ну, во-первых, нужно ли так много, громко и напористо говорить о любви? (Моя настырная ареВ, к примеру, на сей счет совсем другого мнения: «Как раз это ни к чему: истинная любовь всегда застенчива и немногословна».) Во-вторых, ведь я совершенно не знаю родных Роберта, не имею также ни малейшего понятия и о том, что он им обо мне пишет, кем представляет меня? Ведь что-то же он им, безусловно, рассказывает о своей дружбе с русской девчонкой, иначе они не передавали бы мне приветы, не жаждали бы, как он говорит, «очного знакомства». Не отсюда ли и появляется зачастую это чувство настороженности и неловкости? (АреВ и тут поддержала меня: мол, ты права, ирландский денди поступает нечестно по отношению к тебе: это – как игра в одни ворота.) Ну а в-третьих, и это, пожалуй, самое главное, – не буду лукавить перед тобой, моя совесть – тетрадь, – мне хочется, и я бы даже постаралась, если бы смогла, полюбить этого доброго, славного и, кажется, очень искреннего парня. Даже для того полюбить, чтобы вышибить наконец из сердца эту постоянную, глухую, ставшую уже привычной, каменную тоску. Как говорится, клин – клином! И мне грустно оттого, что, по-видимому, это никогда не произойдет – ведь права, наверное, пословица: сердцу не прикажешь. (Удивительно, что на сей раз ареВ промолчала, – наверное, эти рассуждения как раз по ней.)

В своем письме Роберт настоятельно зовет меня в следующее воскресенье к Степану. Он будет весь день безотлучно в лагере и будет ждать, ждать. Я обязательно должна быть там. Обязательно. Иначе он просто не представляет, как еще переживет неделю. Ну что же, пожалуй, надо и впрямь сходить в воскресенье к Степану. Но и тут есть одна загвоздка, вернее, не загвоздка даже, а заноза, причем а-агромадная, сучковатая, саднящая… Дело в том, что мне почему-то очень не хочется встретиться с Джоном. А он, конечно, непременно будет там. И не один – с Ольгой!

16 января Воскресенье

Отличные, замечательные новости! Советскими войсками полностью освобождены Киевская и Житомирская области! В настоящее время ведутся бои за Винницу и Ровенск. Значит, Зигмунд был прав, и значит, не так уж все плохо и мрачно! Об этом мы узнали от Павла Аристарховича, а позднее и из очередного письма Роберта. Павел Аристархович сказал, что немецкая пресса с горечью признается в том, что сейчас советские войска имеют большое преимущество перед гитлеровской армией по различным видам вооружения и боевой техники.

Я опять и сегодня не смогла побывать у Степана (хотя честно намеревалась), ограничилась лишь тем, что послала Роберту с Генкой и с Толькой ответное письмо. Дело в том, что мои опасения в отношении назначения меня на «новую должность» – на должность прислуги в панских хоромах – целиком и полностью оправдались. Отныне я на протяжении полутора-двух недель должна с утра до вечера обихаживать своих хозяев, следить за чистотой в доме, убирать, мыть, стирать, скоблить, чистить, к тому же еще помогать в хозяйственных делах старой фрау. Вот уж никогда не думала, что докачусь до подобной «чести». Серафима, хитрюга, вроде бы сочувствует мне, но я-то вижу – она втихаря ликует, что не на нее, а на меня пал панский выбор. А мне – ох как же тошно мне от этой «барской милости»!

Сегодня я уже полдня провела в хозяйском доме – «принимала работу» от Линды. Впервые за два года удостоилась лицезреть панские «палаты». Линда не без скрытой гордости распахивала передо мной створки шкафов, где в идеальном порядке (надо отдать должное фольксдейтчихе) хранится белье, демонстрировала буфеты и горки с отдраенной до блеска посудой, показывала, где размещается различная кухонная утварь. При этом, неприязненно поджав губы, холодно объясняла, чем я должна буду заниматься по утрам, днем и вечерами, в какой последовательности выполнять ту или иную работу, когда и чем именно помогать хозяйке. В ее голосе явственно слышались ревнивые нотки, и я, чтобы рассеять Линдины сомнения, со всей искренностью сказала ей: «Слушай, а ты не можешь приехать побыстрее из своей „Польска“? Боюсь, что мне не выдержать здесь и недели». Только после этого терзающие «немку из народа» сомнения, видимо, поубавились, выражение ее лица несколько смягчилось, и она стала уже более благосклонно поглядывать на меня.