Ищи на диком берегу

— Га-спа-дин Кусков! — насмешливо протянул точильщик. — Руки коротки у господина Кускова, чтобы до него дотянуться. Командовать-то он мастер, Кусков: когда есть, когда пить, даже когда чихнуть, ей-богу. Только до Сандвичевых и ему не добраться. Это тебе не сегодняшняя ездка — одна нога здесь, другая там.

«Вот оно что!» — сразу понял все Захар. Ведь за все время прогулки он ни разу не повстречал правителя! Точильщик сказал ему, что Кусков уехал рано утром, а вернется дня через два. К югу от Росса у компании было несколько заимок на побережье, и Кусков имел обыкновение время от времени посещать эти отдаленные хозяйства.

При этом известии Захар почувствовал себя жеребенком, которого выпустили побрыкаться вволю на весеннем пастбище. «За два-то дня, — сказал он себе, — правитель небось позабудет мою стычку с тойоном».

Он весело взглянул на кислую физиономию точильщика и пошел прочь. Его потянуло к северному блокгаузу. Может, он повстречает там Гальвана.

Ему в самом деле повезло: белобрысый сержант стоял там на часах. Гальван приветствовал его дружелюбной улыбкой, но тут же сказал:

— Я сейчас не могу разговоры с тобой вести, Захар. Сам понимаешь, не годится это на посту. Даже когда начальство в отлучке.

Довольство своим делом, всей своей жизнью отражалось у Гальвана во всем: в его опрятном мундире, чисто выбритом лице, чистых ногтях.

— В пять я сменяюсь. А вечером милости просим к нам. Наши ребята собираются нынче повеселиться. Приходи к казарме. Придешь?

Захар кивнул.

Ровно в пять он появился у казармы. Гальван был перед бараком с компанией солдат. Он познакомил Захара со всеми, потом подвел его к яме, в которой только что выгорел костер.

— Это вот земляная печь на манер тех, что у помо, — объяснил Гальван, — мясо в ней отменно жарится. Берем мы большие ломти мяса, завертываем в них лук, приправы, потом все это заворачиваем в несколько слоев мешковины. Свертки обматываем проволокой и зарываем их неглубоко в землю на дне ямы, а в яме разводим огонь. Скоро выгребем мясо, тогда сам увидишь, что это такое.

Когда свертки выгребли из-под угольев и развернули, у всех слюнки потекли при виде сочного, душистого, горячего мяса. Еще была картошка в мундире, свежая зелень, хлеб, масло и молоко. Захару наложили здоровенную порцию, и он уселся на траву рядом с Гальваном.

Поначалу они были слишком заняты едой, чтобы разговаривать. Зато потом они нежились в тепле у костра, сытые, довольные, и беседовали, словно старые друзья.

Гальван завербовался в армию совсем еще мальчишкой.

— Солдатская жизнь не сахар, никогда не знаешь, где тебя смерть подстережет. Зато и с голоду не помрешь, а вот в моих краях это бывает.

Захар глядел на него не без зависти. Он живо представлял себе Гальвана, как тот мчится, размахивая саблей, среди свиста ядер и пуль.

— А с Наполеоном ты воевал? — спросил он.

Сержант покачал головой.

— Чего не было, того не было. Кто на запад шел, а наш полк гнали все время на восток. Воевали другие, а мы в Сибири торчали. В Охотске я долго пробыл. А потом сюда перевезли.

— Но в каком-нибудь сражении ты ведь побывал, верно?

— Только в перестрелках. А в настоящем деле ни разу не довелось.

Захар был разочарован. «Зато, — думал он, — Гальван — прямая душа, такому можно верить. Другой на его месте наговорил бы с три короба про ратные подвиги».

— Так ты, стало быть, здесь хочешь остаться? — спросил Захар. — Я бы тоже за милую душу, вот только бы отец вернулся.

— Да, мне здесь нравится. Срок мой выходит будущей зимой. Думаю податься в матросы. Правителю вечно их недостает.

— Добро, — улыбнулся Захар. — А я на верфь попрошусь. Я буду строить корабли, ты будешь на них ходить. — Помолчав, он спросил — А Кусков тебе как?

— Строг, но справедлив. И умен, людей насквозь видит. Лентяям не потатчик, что верно, то верно. А уж если кто не ладит с помо или с ихними бабами путается — тогда и подавно спуску не жди. За это у нас уже нескольких пороли, прямо на площади. Однажды правитель даже сам за кнут взялся.

Захар вздрогнул.

— Отчего такая строгость?

— Правитель хочет, чтобы индейцы были довольны и не уходили от нас.

Пока они беседовали у костра, один из солдат настроил балалайку и, перебирая струны, запел: «Вот мчится тройка удалая», остальные подхватили песню. Подбросили в костер дров, уселись вокруг и долго пели под тихим вечерним небом. Вдруг балалаечник тряхнул головой, лихо ударил по струнам — и пошла пляска. Солдаты стали в круг, обняли друг друга за плечи, легко и быстро пошли перебирать ногами. Потом все хлопали в ладоши, а кто-нибудь плясал в кругу один.

Гальван сплясал «казачок» вприсядку, со скрещенными на груди руками, лихо выбрасывая вперед ноги. Он и в пляске был аккуратный, ловкий и сдержанный. Он вышел из круга, улыбаясь, но лицо его было красным от напряжения.

При свете луны они перешли к играм, где каждый норовил блеснуть силой, ловкостью, удалью. Расходиться начали, когда привычное время отхода ко сну давно уже миновало.

Гальван и Захар пошли через площадь.

— Давай прогуляемся, Петр, — сказал Захар, — я что-то разошелся, сна ни в одном глазу.