Ищи себя, Громов

— Боже мой, — сказала мама. — Боже мой! Об этом я и не подумала. Я просто хотела, чтобы было лучше. Я сделала не так, да?

Мне вдруг стало её ужасно жалко.

— Ерунда, — забормотал я. — Ничего страшного. Не выгонять же его теперь.

— Да, конечно, — обрадованно сказала она.

— Где он, этот мальчик? Раз уж он пришёл — пусть.

— Он в комнате, иди, — сказала мама и погладила меня по голове. Даже в глазах темно стало от всего этого.

Я вошёл в комнату. Мальчик в белом пушистом свитере сидел на стуле и смотрел в потолок.

Мы оба молчали, а он смотрел в потолок.

— Здравствуй, — сказал я потом.

— Привет, — сказал он.

Я сел, а он встал, и мы долго молчали.

— Ду ю спик инглиш? — спросил он.

— Ноу, ай доунт, — сказал я. — Да ты садись.

— Почему? — спросил он.

— Что «почему»?

— Почему ты сказал, что не говоришь по-английски? Тем более, что ты правильно понял мой вопрос и ответил вполне грамотно.

— Я его не знаю, английский язык, — сказал я.

— А почему? У вас в школе что — немецкий или французский? Но ты всё равно правильно ответил, грамотно.

— Нет, в школе у нас английский.

— Так почему ты не знаешь?

— У меня тройка, — сказал я.

Я подумал вдруг, что мама сейчас стоит за дверью и старается услышать, о чём мы говорим.

— Мне моя велела к вам заскочить, — сказал он. — Потому что тебе нужна помощь. Он, говорит, новичок в нашем городе, у него, говорит, трудности. Какие именно?

Вдруг, — сам не понимаю, как это вышло, — я повернулся и посмотрел ему прямо в глаза. Прямо в глаза! Как я сумел? Нет, это не я сумел, не специально, просто что-то меня заставило.

— Ну, привет. Я пошёл, — сказал он.

— Привет, — сказал я.

— Забегай поболтать.

— Я тут скоро по горло занят буду, — сказал я, краснея. Я опять старался не смотреть на него, когда закрывал за ним дверь. Честно, я почувствовал вдруг, что жутко устал.

— Ты с ним подружился, не так ли?

— Почти. Сразу ведь невозможно.

— Да-да, — сказала она. — Конечно. Я только очень хочу, чтобы ты не расстраивался, что сразу подружиться невозможно.

Когда она это сказала, со мной вдруг что-то случилось: я вдруг запрыгал, забегал по квартире. «Что с тобой? Что с тобой?!» — кричала мама. «Ничего, ничего, я сейчас, я скоро!» — кричал я. «Что же с тобой?!» — кричала она. «Ерунда! — кричал я. — Я сейчас!» — и выскочил, хлопнув дверью, из квартиры на лестницу с белым листком бумаги. Я даже не помню, откуда он у меня в руке взялся.

Я помчался по лестнице наверх, на самый верх, на восьмой этаж, и только там остановился и отдышался. Сердце у меня прыгало, как ненормальное. Я открыл окно, и мне в лицо подул ветер, и небо было голубое-голубое и огромное, и я стоял высоко над землёй один, люди были совсем маленькие внизу, а ветер был тёплый, и я, торопясь, сложил из белой бумаги птичку, и размахнулся, и кинул её из окна в воздух.

Она не заковыляла в воздухе, не свалилась головой вниз, нет, она полетела плавными широкими кругами, медленно приближаясь к земле.

Вдруг я увидел внизу Зику, совсем маленькую сверху, и ещё какую-то девчонку — тоже очень маленькую, они шли, держась за руки и размахивая портфелями. Мне эта девчонка показалась знакомой, но я тут же подумал, что это ерунда, ведь у меня же нет знакомых, и как раз в этот момент не Зика, а эта девчонка увидела мою птичку и стала прыгать и хохотать. Птичка всё приближалась к ней, летела всё ниже и ниже, делая круги всё меньше и меньше…

Не знаю почему, но мне вдруг стало не по себе, оттого что птичку сразу будут лапать руками, прямо у меня на глазах, или — ещё хуже — Зика притащит её домой, и получится так, будто ничего и не было. Птичка уже летела совсем низко, только руку протянуть — и совсем рядом с этой девчонкой, она прыгнула вперёд, но промахнулась, птичка полетела дальше, снижаясь, но в этот момент — то ли ветер подул, то ли ещё что — я не понял и даже растерялся, — она вдруг подскочила вверх и понеслась, набирая высоту, в небо, и не кругами, а прямо, всё выше и выше и, наконец, взмахнув в последний раз белыми крылышками, исчезла в голубом небе.

7

На другое утро я почему-то первым делом вспомнил про вчерашнюю птичку. Я думал о ней всё утро — и пока молча завтракал, и пока шёл в школу, и в школе я о ней думал, когда сидел один в пустом классе на последней парте и ждал эту Рыбкину.

— Громов! Громов! — услышал я и увидел вдруг, что я в классе не один, а сзади стоит ещё какая-то девчонка. — Ты приготовил тряпку? А ведро? Я сейчас, погоди. — И она вылетела из класса.

Скоро она вернулась и принесла кучу тряпок, ведро с водой, швабру и здоровенную лейку — даже неясно было, как это она, такая букашка, всё это дотащила. Косички у неё торчали в разные стороны, а спина была узенькая-узенькая.

— Что мне нужно делать? — спросил я.

— Я подмету пол, — сказала она. — Потом будем вытирать парты, доску и поливать цветы.

Она была ничего себе, симпатичная, может быть, потому что швабра у неё в руках была огромная, а сама она как букашка — и я просто диву давался, как она ловко с ней обращается. Пол она сначала весь полила из лейки. Мне было стыдно, что я сижу и ничего не делаю.

— Давай я тоже, — сказал я.