Ищите и обрящете. Рассказы о вере и жизни

С тех пор икона эта так и стоит в красном углу их избы. Да только одна мать до самой смерти каждый вечер шептала слова благодарности перед ней. Сыновей же закрутила жизненная круговерть, не до Бога им было.

Стоял дядя Петя перед этой Святой, вспоминал свою давно умершую мать, старшого брата, свои чудачества, душевную опустошенность, метания и так стыдно было за свою черствость и неблагодарность перед Господом, даровавшему их роду Такую Заступницу. Не там искал, не теми глазами смотрел. Вспоминал свою жизнь и мучительно думал…

Рано утром дядя Петя сел в рейсовый автобус и впервые поехал в церковь поговорить с батюшкой. О чем они там говорили, то народу не ведомо. Но с тех пор изменился дядя Петя. Кто его ближе знает, говорят, что какой-то он другой стал. А может быть, и правда, другой?! И это не очередное у него чудачество, а, наконец-то, обрел человек свое место на этой земле, почувствовал в душе Господа.

«Блаженны изгнанные правды ради…»

Моя мама, коренная ленинградка, в 11-нем возрасте пережила блокаду. Она много рассказывала мне о своем детстве. Родилась она в доме № 2 на Фурштадтской улице. До революции этот дом, как и большой продовольственный магазин на первом этаже, принадлежал известной в Петербурге купеческой семье. Торговали они фруктами, часто заморскими. В магазинах был образцовый порядок. Даже в советское время эти магазины отличались не свойственной той поре культурой обслуживания, чистотой, вежливостью. Дом на Фурштадтской был построен в начале XX века. Семья мамы жила на 4-м этаже по черной лестнице, в коммунальной квартире с окнами на улицу. А этажом ниже, под ними, в такой же комнате жила семья к тому времени уже покойного купца-предпринимателя. Его жена с сестрой, сын с невесткой и внучка Аня. Мама и Аня дружили с раннего детства. Они росли вместе, как две сестры. Дед моей мамы принадлежал к отверженному классу. Был священником. Какой-то бессознательный общий страх, видимо, сблизил эти две семьи.

В наши дни трудно себе представить, сколько гонений и преследований пришлось пережить им в те годы. Купцы— «кровопийцы, толстосумы, угнетатели». Мало кто под воздействием советской пропаганды сохранил благодарную память к русскому купечеству, так много потрудившемуся на ниве строительства Российского государства. Укреплявшему не только экономику страны, но и много жертвовавших на строительство православных церквей. Где-то в тайных архивах КГБ хранились имена ктиторов храмов, воздвигнутых на средства купцов и нещадно разрушенных богоборческой советской властью. А сами они купались ли в роскоши, так свойственной нынешним «новым русским»? Я познакомился с Анной Сергеевной – подругой мамы – в 1995 году, когда впервые посетил ее дом. Она жила одна в своей комнате, на третьем этаже. Меня, привыкшему к жизни без всяких излишеств, поразила скромность ее обстановки. Старинное кресло-качалка, трюмо, буфет без всяких украшений, печь, выложенная простым белым изразцом. В разговоре я как-то упомянул о былом их богатстве. Анна Сергеевна даже обиделась: «Мы никогда не были богаты. Просто у нас было «дело», в него и вкладывали капиталы. Сами жили скромно». Никогда я не слышал от Анны Сергеевны жалоб. С каким-то глубоким смирением принимает она теперешнее положение. Когда она захотела приватизировать свою комнату в коммуналке, чтобы, как память, передать ее после смерти двоюродной сестре, местные власти долгое время оспаривали принадлежность ей маленькой кладовки, за пользование которой она всегда исправно платила. Ходила, доказывала, упрашивала. И при этом ни тени озлобленности, раздражения. «Неубедительные основания для приватизации 3-метровой кладовки». А незаконная конфискация пятиэтажного дома, построенного родным дедом?! Это меня поразило до глубины души. Не 3-метровая кладовка, а весь дом по праву должен был бы принадлежать ей.

Отец Анны Сергеевны воевал на Ленинградском фронте. Его жена – Зинаида Павловна несколько раз ездила к нему на передовую. А когда он вернулся с фронта с тяжелой контузией, потеряв дар речи, трогательно ухаживала за ним до самой его смерти. «Вернувшись с фронта, – рассказывала Анна Сергеевна, – папа как-то обнаружил в книжном шкафу книжку «Три мушкетера», взятую им для меня перед самой войной в заводской библиотеке. Как могло случиться, что он не вернул ее своевременно, и она столько лет пролежала у нас дома? На следующий день он, никому ничего не сказав, пошел на завод относить книгу. Через проходную его не пустили, обругали. Расстроившись, папа потерял ориентировку и долго не мог найти дорогу домой. Вернулся только поздно вечером, к огромной радости семьи, измученной томительным ожиданием». «Эта семья очень честная и совестливая». Эти слова не раз повторяла моя мама, рассказывая о своем детстве. И в моем сознании как-то очень сильно запал образ этой семьи, имеющей в своем основании купеческие корни.