Ищите женщину

– А чтоб тебе после моего отъезда плохие дяди не задавали ненужных и грубых вопросов.

– А могут?

– Они все могут. Но я надеюсь, что Ирина им сама все расскажет. И допрашивать тебя не будет нужды. Однако если все-таки это произойдет, веди себя как тот бумажный солдатик. Или оловянный. Не помню точно.

– Бумажный – это у Окуджавы. Но неужели ты думаешь, что Ирина…

– Уже не думаю, а почти уверен. И первая посылочка от нее – вон та стрелка, которую я выкинул в форточку. До твоего телефонного разговора с ней и упоминания моего имени никто не знал, что я у тебя дома.

– Но я не упоминала… кажется.

– Вот именно, «кажется». Оговорилась. Ничего страшного, твоей вины тут нет. Это даже лучше: все идет своим чередом. Итак, сказанное запомни как молитву. И никаких отступлений. А где рукописи и документы, хочешь ты знать? Я со своими коллегами их в Москве обнаружил. Где – моя тайна, тебе об этом знать незачем. Все же остальное предоставь мне. Готова?

Лиза молчала.

– Не слышу бодрого ответа.

– Я поняла, но… это ужасно противно!

– Ничего не поделаешь, такова жизнь… извини за банальность…

Было уже темно, и двор освещался лишь желтыми и голубыми квадратами окон. «Тоёта» въехала во двор почти бесшумно. Фары ее уперлись в дверь подъезда. Там стояли и курили двое. Из машины вышел мужчина в темном. Ручным фонариком осветил курящих, позвал:

– Мужики, можно на минутку? – Голос у него был привычно властный.

Один из курящих отбросил окурок и пошел к машине.

– Мы сюда по делу, – сказал неизвестный, – а вы кто?

– Корочки свои не покажешь? – осведомился оперативник.

– На, смотри, – неизвестный ловко раскрыл на ладони удостоверение охранника частного охранного предприятия «Петергоф» Силантьева Юрия Юрьевича, сунув его под луч своего фонарика.

– Ясно. Гляди мои, – и оперативник аналогичным движением направил луч его фонарика на свое удостоверение.

– А-а, сыскари! – с очень понятной интонацией хмыкнул Силантьев. – Ну тогда все в порядке! – В голосе звучала почти неприметная издевка. – И давно тут загораете?

– С момента приказа. С кем прибыл?

Из машины вышла высокая стройная женщина в короткой меховой накидке, подошла, заслоняясь ладонью от фонарика, резко бросила:

– Опусти! Что тут происходит?

– Охраняем, – беспечно ответил оперативник. – Вероятно, вас.

– У меня своя охрана! Этот человек со мной.

– Нет нужды, – просто ответил оперативник. – И здесь, и на этаже наши люди. Вас проводить?

– Зачем же?… – Женщина словно замялась в нерешительности. – Я и сама прекрасно знаю дорогу. Полжизни прожила в этом доме… на третьем этаже. Ну так что? – Она обернулась к своему охраннику: – Вы тогда свободны, Юрий Юрьевич. Видите, меня в обиду, кажется, не дадут!

Оперативник мог бы поклясться, что она даже обрадовалась сложившейся ситуации, а в ее голосе прозвучал легкий сарказм.

– Будете здесь ожидать или отдохнете где-нибудь часок-другой?

– Желание клиента – это его право. Подожду.

«Хреновый ты охранник, – усмехнулся про себя оперативник, – мало ли что взбредет в голову клиенту! А у тебя твоя работа, и ты не должен от нее ни на шаг отступать…»

– Ваня! – крикнул он второму оперу. – Проводи, пожалуйста, женщину, посвети там. А в подъезде светло, – сказал он уже ей.

Второй опер сбежал по ступеням, взял женщину под руку и увел в подъезд.

Охранник глядел им вслед.

– Слышь-ка, Силантьев, – небрежно заметил оперативник, – а это не ваши нынче обыск-то учинили? На Сызранской! Ну дурные…

– Не знаю, о чем говоришь, – сухо ответил тот и нарочито громко зевнул. – Пойду, что ли, в самом деле, вздремну в машине. Нет ничего хуже капризного клиента!

– Это точно, – согласился оперативник. Он понял, что укол попал в цель. Да и с самого начала было ясно, что никакой это не охранник, а такой же опер, только из другой конторы.

Гоголев сегодня на инструктаже рассказал об обыске, который устроили чекисты, и попросил оперативников при удобном случае, но без особого нажима вставить фитиль бравым «соседям». Получилось. Чем оперативник немедленно поделился с вернувшимся товарищем.

ПОЧТИ СЕМЕЙНЫЙ УЖИН

Встреча была искренней, но настороженной. Это Турецкий заметил по некоторой нервности движений и реплик гостьи. Он наблюдал и прямо-таки поражался точности оценки Лизаветы. «Очень красивая стервоза». И это было сказано не из ревности, а по причине какого-то подспудного женского чутья – сродни собачьему нюху.

Ирина была высокой, с отличным холеным телом, где всякая значительная деталь, если выражаться грубым языком практика, подчеркивалась особо и несла как бы самостоятельную нагрузку. Смысловую, естественно.

Да, конечно, других в Манхэттен-банке держать бы не стали.