Ищу пропажу с нежным сердцем!

Шеф, умышленно устроивший вызванному основательную временную выдержку, оторвался, наконец, от груды бумаг и представился ему. Он устно установил личность Таранова и дотошно изучил его паспорт, демонстративно оставив документ на столе перед собой. Произведя столь недвусмысленное конклюдентное внушение, Иван Иванович измерил Константина тяжёлым взором и объявил тому, что допрос производится с участием следователя прокуратуры Полунина и с записью показаний на магнитофонную ленту.

Таранов не возражал относительно аудиозаписи, однако оробел выраженно – до мурашек на шее. Он опять засопел носом, забывая подёргивать ухо.

Шеф напористо и многозначительно предупредил визави об уголовной ответственности за отказ от дачи показаний и за дачу заведомо ложных показаний; дал тому расписаться в соответствующей строке протокола и предложил поведать в форме так называемого свободного рассказа о перипетиях знаковой майской ночи.

Запинаясь, Константин изложил старую канву событий, что значилась в его первоначальном объяснении ещё от 11 мая. Изложению прокурор внимал со скептической миной на физиономии. В узловых моментах повествования он усиливал эффект психологического прессинга, кривясь в ехидной безмолвной усмешке.

– Всё? – с сардонической ухмылкой осведомился прокурор, едва свидетель затих.

– В-всё, – неуверенно поддакнул тот.

– Ну, ежели всё, – лениво зевнул Иван Иванович, подавая жестом сигнал Гордею, заносившему объяснения на бумагу, – то ознакомьтесь с текстом и, если мы не исказили ваше, с позволения сказать, свидетельство, распишитесь.

И без того взволнованный Константин, от последней тирады с подковыркой напрягся подобно штангисту перед непосильным весом и прочитал рукописный текст под участившееся пошмыгивание и покашливание.

– Записано верно? – с нахрапом поинтересовался шеф, увидев, что Таранов отодвинул протокол от себя.

– В-верно, – предательски дрогнувшим голосом произнёс парень.

– Ну, коли верно, – радушно и гостеприимно развёл руки в стороны большой начальник подобно тому, как крокодил разводит нижнюю и верхнюю челюсти, разверзая пасть, – то напишите: «С моих слов записано правильно. Прочитано мной лично. Замечаний и дополнений нет». И распишитесь вот здесь…, здесь…и здесь.

Таранов исправно выполнил предписанное. Иван Иванович забрал у него документ и резюмировал:

– Ну, так вот, многоуважаемый, пока! Константин Борисович, про то, что вы нам наплели, начхать и забыть, как говаривал легендарный комдив Василий Иванович Чапаев! Поняли?

– Ка-как нач-начхать? – ошеломлённо пролепетал Таранов. И его и без того далеко не розовые щёки курильщика приобрели цвет зерна восковой спелости.

– Да так, начхать! – с нажимом пригвоздил шеф его к стулу. – На лгунов чихают с пожарной каланчи. И разговор у нас с ними короткий!

Прокурор как-то посвятил Гордея в небезынтересную психофизиологическую тонкость человеческого организма. «Имейте в виду, Гордей Михайлович, – наставлял он подчинённого, – что большинство людей от стыда краснеют. У них подскакивает давление, учащается сердцебиение, ускоряется кровообращение и так далее. Подобная конституционная особенность нам досталась от предков. В ту эру люди были почти зверьми и на опасность реагировали моментальной агрессией либо, напротив, реактивным бегством. Наряду с большинством имеется и некое меньшинство, у коих от срама жизненный тонус, наоборот, стремится к нисходящей: падает давление, замедляется пульс…И в древности на радикальную угрозу они реагировали тем, что притворялись мёртвыми, маскировались неподвижностью…Лежачих, как известно, не бьют. В современную эпоху их потомки в минуту позора бледнеют и бледнеют. В свете сказанного совершенно напрасно отдельные не слишком компетентные учителя ругают учеников: «Его воспитываешь, а ему хоть бы хны. Хоть бы покраснел, бессовестный!” Глупее несуразицу не придумаешь: безымянный бедолага и так от стыда едва не в обмороке, у него от слабости и бессилия сфинктер прямой кишки распустился, а его того азартнее носом в дерьмо тычут».

И сейчас прокурорское наставление находило реальное воплощение в образе Константина Таранова. Лицо свидетеля приобрело меловый оттенок. Состояние сфинктера, естественно, не подлежало проверке на ощупь, но, судя по тому, как он с одышкой астматика вдруг принялся всхлипывать своей «носопыркой» на противоположном конце тела, оно было близким к критическому. Впрочем, слесарь-ремонтник попробовал «потрепыхаться» под прокурорским прессом, неуверенно и жалко заявив:

– В-вы…Вы…Вы не име-имеете права…Я буду жаловаться…

– Кому и как?! – желчно хохотнул Иван Иванович. – Дальше приёмной не выпустит сержант, что привёл вас сюда. Вышестоящему прокурору? Да бога ради! Я ему, как и вам, предъявлю Уголовный кодекс. А со лжесвидетелями в наших инстанциях расправа одинаково коротка и неумолима. Читайте часть вторую статьи 182…За заведомо ложные показания с искусственным созданием доказательств – от двух до семи лет лишения свободы.