Еще до того как заснуть, ниндзя визуально отметил, где находятся те, чьи жизни теперь принадлежали ему. В глухой час спали не все. Кейн слышал это по их дыханию, по тому, как они ворочались на твердых нарах. Судя по всему, это были часовые: не зря же он сразу заявил о себе, как об опасном человеке. Его боялись, а значит уважали. Пусть это уважение исходило от низов и отребья, все равно это было отчасти приятно.
Ждать до утра, пока часовые уснут, Кейн не хотел, так было не интересно. Все же он оставался в большей степени четырнадцатилетним подростком, чем профессионалом. В нем играли гормоны, усмирять которые ему не хотелось, и мальчишка пополз во мрак.
Караульные лежали на втором ярусе, что осложняло их нейтрализацию. Зато все цели спали внизу, на привилегированных местах. Это их и погубило.
Этой ночью Кейн ликвидировал пять человек. Каждого следующего он отправлял в мир иной новым способом, испытывая на деле полученные от наставников навыки. Первому свернул шею, второго задушил, третьему передавил сонную артерию за ухом, четвертому воткнул в горло его же собственную заточку, а пахана удостоил чести получить шестнадцатое из «77 смертельных прикосновений Шивы», от которого у него остановилось сердце. Вся операция заняла не более десяти минут и прошла в полнейшей тишине. Прокрадываясь обратно в насиженный угол, Кейн собой искренне гордился. Не испытывая ни малейших угрызений совести, он свернулся калачиком и крепко уснул, больше не опасаясь, что его сон потревожат.
Мальчик проснулся от стука в железную дверь. Оказывается, уже наступило утро, и пришел баландер. Стуча в кормушку, он призывал всех получать пайку. Заключенные резво вставали со шконок – остаться без еды никто не хотел. Кейн, находившийся ближе всех к дверям, в первых рядах получил завтрак и убрался в теперь уже свой уголок. Он удовлетворенно заметил, что никто из жителей камеры не пересекал невидимой границы, отделявшей его жизненное пространство от остального помещения. Это происходило вовсе не из-за страха – пока еще. Урки, инстинктами напоминавшие зверей более чем любые другие люди, интуитивно чувствовали его ярко сияющую ауру и не хотели лишний раз ее касаться.
В камере стоял дружный стук ложек о шлемки. Пассажиры первого и второго ярусов ели спокойно, сидя за длинным столом. Обитатели третьего яруса были похожи на голодных зверей в зоопарке, они ели быстро, неряшливо и постоянно озирались по сторонам. Все были так увлечены потреблением калорий, что отсутствие нескольких членов коллектива заметили не сразу, а только слегка насытившись. Раздался истошный крик:
- Меча убили!!
Трупы наконец привлекли всеобщее внимание; толпа узников изрядно всполошилась, обступив мертвых. Жратва сразу была забыта – событие произошло не ординарное. Один Кейн продолжал спокойно наворачивать рисовую кашу, оставаясь на месте и не участвуя в общей ажитации. Ему не было смысла ломать комедию, изображая неподдельное волнение и непричастность к пяти смертям. Наоборот, следовало дать понять сокамерникам, чьих это рук дело, взвинтить тактическую стратагему.
В камере повисло наэлектризованное молчание. Все смотрели на Кейна, продолжавшего монотонно наворачивать утреннюю пайку. Доев, он сыто отрыгнул, отставил миску в сторону и, наконец, поднял увенчанную косой голову, встретившись взглядом с общественностью:
- А у вас тут не плохо кормят, – констатировал Кейн, ни к кому конкретно не обращаясь, и широко, искренне улыбнулся.
Это послужило командой для остальных вернуться к трапезе, которая окончилась в полном безмолвии. Чувствовалось, что убитых никому особо не жалко, но каждый арестант теперь начал опасаться за собственную жизнь, беспочвенно подозревая, что как раз он и будет следующим.
Зэки, приняв навязанные Кейном правила игры, о покойниках сообщили без лишней суеты, только после завтрака, когда сдавали посуду. Администрация следственного изолятора была, мягко говоря, в шоке. Таких ЧП здесь давненько не случалось. После того, как охранники вынесли тела, в камеру заявился корпусной (начальник корпуса) с кумом (оперативным работником). Их визгливые крики и брань произвели нулевой эффект – прилюдно обвинять Кейна никто не решился, самоубийц не было. Быстро смекнув, в чем тут дело, легавые начали по списку вызывать заключенных к себе в кабинет. Кейн за себя не волновался: прямых улик против него не было, отпечатки пальцев на заточке он стер, а непричастность к общему смятению еще не являлась доказательством вины.
Наконец наступила его очередь идти на допрос.
- Лицом к стене, руки за спину!
Полицейские надели на юношу наручники и, выведя из подвала на первый этаж, провели по натертому мастикой скрипучему паркетному полу коридора, мимо закрытых дверей с тусклыми табличками, изредка попадавшихся по дороге унылых людей и деревянных скамей для посетителей. Конвоиры остановили его напротив висящего на стене двухметрового портрета товарища Цзян Цзэминя в раме мореного дуба. Затем окрыли громоздкую дверь, и завели арестанта в кабинет начальника следственного изолятора.