Иск Истории

Именно эта жуть охватывает в Испании. Великое достояние испанского еврейства выжжено, вытоптано, вернуло Испанию тех лет в прежнее состояние воинствующего язычества. И как в некогда великом древнем Риме все произведения зодчества, включая Колизей и обелиски, вывезенные императором Августом из Египта, увенчаны крестами, так и в Испании великолепные синагоги превращены в церкви. В Толедо с синагоги-музея и по сей день не снят крест с крыши. Благо, колокольню не пристроили.

С таким грузом памяти и печали души вылетаем в Испанию на очередной конгресс трех культур – ивритской, арабской, испанской.

2. Родина великого рава Моше де Леона

Вылет на Мадрид в шесть утра. Ночь уже не ночь, хотя все каждодневье мгновенно отхлынуло с отъездом от дома. Опять суета аэропорта: специфическое шарканье ног, невнятная тревога на душе, болтовня, бормотание многих одновременно и в общем-то ни о чем, лишь бы загнать тревогу поглубже.

Пять часов в воздухе. В иллюминаторе море, слоновьи шкуры греческого архипелага.

Полет с востока на запад, время в обратную сторону на час, во всю длину Средиземного моря.

Мадрид. Автобус везет на север. Справа и слева горы постепенно выполаживаются в ровную плату зелени до горизонта. Зелень под мелким дождиком раскатывает вдаль пространство.

Вдоль дороги небольшие городки с признаком скудной жизни, дома по обе стороны шоссе, в основном, двухэтажные, редко трехэтажные и вовсе редко многоэтажные – серо-бурые с подтеками или сложенные из красно-багрового кирпича – красно-кирпичные стены, красночерепичные крыши. Ни души. Сиеста, что ли? Почти в каждом городке какое-нибудь древнее строение, вовсе бурое, как задымленное накапливающимся в нем накапливающимся веками каплеобразным временем, и даже гнездо аиста вместе с самой птицей на одном из таких промелькнувших строений кажется столь же бурым и замшелым. Зато, какие названия мест под этими травами забвения всплывают стертыми с лица земли кратерами незабвенной еврейской мистики, – Авилла, Аревало, Медина дель Кампо, Вальядолид.

Дремотно покачиваясь в автобусе, как завороженный не отрываю взгляда от сумки арабского поэта, живущего в Галилее, Таха Мухамеда Али, который сидит слева впереди и, словно дед мороз или фокусник (по виду скорее старый верблюд в вязаной шапке (без прорезей), беспрерывно жующий губами проваленного рта, от чего и речь его сжевана и невнятна, слова скомканные, отдаленно выражающие их суть), извлекает из сумки какие-то пакетики, развернув один, достает мягким движением плитку шоколада, отламывает дольку, дает соседу, съедает, заворачивает как завораживает и снова вбрасывает в сумку. То ли положил я плохой глаз на сумку, но через пару часов, в Леоне, в гостинице «Конде Луна», во время регистрации у него эту сумку крадут (все документы и 500 долларов). Выступая на открытии конгресса по-английски, он скажет об этой краже и том, что очень жалеет, что украли записную книжку с телефонами. Он всегда желал быть интернационалистом, но у него лишь местные номера ( про себя добавляю: зато какое место). Затем он уже появляется с большой сумкой, утянуть ее гораздо труднее.

Живем на 9-м этаже. Во все стороны видна окраина города Леон с населением в 150 тысяч. Гостиница старая, с вензелями и канделябрами, но двери номеров открываются по-современному – карточкой. В туалете мрамор, серый в черных подтеках, подобен дну под прозрачными водами. Вспомнил рабби Акиву: увидев мрамор, не кричите – вода, вода, чтобы не гореть вам в геенне огненной.

На конгрессе, открывшемся в актовом зале муниципалитета под сенью вышитого льва – Леона, символа города, начинается действие, каждый раз провисающее между языками. Друг друга не понимают, но все улыбаются как китайские болванчики. Незнание языков напрягает пространство, ибо язык здесь – главный инструмент не только общения, а всей мистерии, называемой конгрессом трех культур. Постепенно все привыкают жить в особой, пусть и поверхностной, эйфории поэзии, понимая, что при всем непонимании это единое пространство с единым языком образов и метафор, в общем-то не столь обширных.

Господствует перевод.

Даже глупость на иностранном языке звучит возвышенно.

Представители друзов и арабов энергичны и полны демонстративного самоуважения.

Говорят с трибуны и в кулуарах: «Глубоко в нас одно стремление – свобода душе. Птица души рвется на свободу. Мы живем в многокультурном пространстве – толерантность дает жизнь вечным чувствам – три культуры влияют одна на другую экспрессией, идеями. Мы рождены для встречи и борьбы с насилием».

Постепенно поэзия побеждает серость официоза, и он вытесняется всепобеждающей иронией. Редкое время – сидеть все время в стихии поэзии с ее ритмом, образами, спокойным течением. Некая выделенность. Жизнь и смерть – на кончике языка.

Выступает израильская поэтесса, пишущая на английском, Рива Рубин: я слышу поющий звук железа, извлекаемый из скалы. Между нами море бронзы отслаивается на языке моем, язык раскрывается как почка от огня, и рука моя – сын мой, исчезает в Твоих волнах.