Искать, всегда искать!

Больше Шурка обыкновенно не могла вытерпеть и убегала, а когда убегала, то благодаря своей чудовищной дойке казалась пятиногой. А Дарья Терентьевна прикладывала обе руки к сердцу и говорила скорбно:

- Ах!.. Ах!.. Сердце мое как в коробочке бьется!.. Зачем я, стылая, Шурку била!

Однажды Степан Иваныч привел к себе новых дачников - небольшое французское семейство, в котором был очень красивый пятилетний мальчик Анри.

Французы поселились в самой большой комнате, и Анри занял все мысли Тани.

Она говорила Даутову сообщительно:

- Теперь Анри - мой приятель, Анри!

- А я-то как же? - изумленно спрашивал Даутов.

- Как?.. Так... Я не знаю как... - задумывалась было она, но скоро убегала к Анри, которого она понимала гораздо лучше, чем Даутова, хотя тот знал очень мало русских слов и плохо их выговаривал.

Она с восторгом отмечала в Анри и то, что он охотно играл с нею, но ни за что не хотел принимать в игру девочку соседей.

- По-че-му? - спрашивала его Таня лукаво.

- Она-а некрасивое девочка! - объяснял Анри.

Даутов, видя их вместе, говорил Тане, сам не зная почему, с неподдельным оттенком грусти:

- Так ты, Таня, значит, изменила мне, а?

Таня разводила ручонками, задумываясь, как это делают взрослые, когда чего-нибудь не понимают, но отвечала твердо:

- Да... Изменила!

Серафима Петровна оставляла теперь Таню играть с Анри и уходила к морю вдвоем с Даутовым, все-таки умоляя его:

- Только не берите, пожалуйста, с собой газеты! Я вас прошу!

Таня не знала, о чем они говорили, уходя вдвоем, и не думала об этом; она замечала только, что, когда они возвращались, мать подбегала к ней, несколько даже смешно, как наседка, растопырив руки, целовала дольше и сильнее, чем обыкновенно, и бормотала не совсем внятно:

- Ну что, Танек, ничего с тобой?.. Тебе весело?.. А я так боялась!

Но Анри пробыл на их даче всего только четыре дня: отцу его, диабетику, стало почему-то хуже, и он решил перейти на другую дачу, где обещали лучшие обеды. Это было далеко где-то, и Таня не видела больше Анри. К морю снова начали ходить втроем.

Однажды Серафима Петровна увидала в руках Даутова какие-то ромбы чего-то почти прозрачного, как ей показалось - каменной соли. Так она и спросила:

- Это что у вас? Каменная соль? Откуда вы ее взяли?

- Нет, это - исландский шпат, он же известковый шпат... Откуда я его взял? Видите ли, мне сказали, что тут в одном месте на горе есть месторождение исландского шпата. Я пошел туда и вот, как видите, нашел... Минерал очень любопытный...

- Зачем он вам нужен?

- Мне лично, да еще в данное время, решительно ни за чем не нужен. А так, вообще, он любопытен... Прежде всего, он двуосный, то есть обладает двойным преломлением света... Шлифуется, как стекло, употребляется для оптических целей.

- Вы об этом так говорите, как будто вы геолог?

- Да, я в этой области кое-что знаю.

- А как же вы мне сказали, что ваша профессия - делать революцию?

Он улыбнулся:

- Одно другому не мешает... И одно дело - что-нибудь делать, другое знать что-нибудь: например, об известковом шпате.

Когда он улыбался, то лицо его становилось очень мягким, даже будто застенчивым. Глядя внимательно на это его улыбающееся мягкое лицо, спросила живо Серафима Петровна:

- Неужели вы кого-нибудь убили? Я не верю!

- Убил? Нет, не пришлось... Не случилось никого убивать... Да ведь я и не террорист. Члены нашей партии в губернаторов стрелять считают излишним занятием. На место одного убитого ставили другого, такого же, - так было... А делу революции от этого был явный вред.

- Ну, хорошо, допустим, вы в губернаторов не стреляли... За что же в таком случае вас отправили на каторгу?

- За антивоенную пропаганду.

- Вот как! За антивоенную?.. Как же вы ее вели... и где?

- Ну вот - "как"! Вел так, как находил возможным, а где именно? Там, где было вообще много солдат... Впрочем, делал я это везде, где мог, но недостаточно осмотрительно - потому и попался.

- Отчего у вас на голове - простите за нескромный вопрос! - какая-то плешина сбоку? Это вас били жандармы? Или вы просто упали на что-нибудь?

- Жандармы? Вот это? - дотронулся Даутов до плешины. - Нет, это не жандармы... Это было раньше. Это еще до вступления в партию меня однажды хотели убить... Потом-то меня не один раз били, но уже на более законном основании, а это - простая случайность.

И Даутов опять улыбнулся скромно и добавил:

- Когда сидишь на берегу такого вот моря и всякая тут красота вокруг тебя, то даже перестаешь и верить, что с тобою что-то такое было... Однако вспоминается кое-что... И больше всего почему-то ссылка - больше ссылка, чем каторга... Должно быть, потому, что она была сначала и не в привычку, а каторга уже после, и в ней мало оригинального... Главное, в первый раз поэтому очень всякие назаконности отмечались и возмущали, конечно. Гм... даже смешно. Наказывает тебя самодержавная власть, делает она с тобой, что ей угодно, а ты все-таки требуешь, чтобы она тебя уничтожила не как-нибудь, а непременно по закону! По закону, какой она же сама и сочинила! Теперь уже это кажется смешным, а тогда возмущало очень серьезно.