Искатель. 1962. Выпуск №4

Келлер повернул голову к окну, прислушался.

— Что там поют?

— «Вихри враждебные веют над нами…» — отозвался Прохор.

Келлер торопливо заговорил:

— Прохор, я понимаю: это тяжело. Но — решай. Ты не увидишь сына, и, может быть, долго. Но я обещаю: через десять лет твой сын сам докажет тебе, что стал человеком. Каждое двадцатое число ты будешь получать от него деньги. Это будет ровно через десять лет — первый раз. Потом — всегда… А однажды ты скажешь: «Здравствуй, Петр Прохорович, здравствуй, сынок!..»

Чеканный шаг рабочего отряда за окном казался грохотом. Старый особняк скрипел и вздрагивал не то от ненависти, не то от немощности.

Песня постепенно затихла, растворившись в дальних переул* ках. И на секунду показалось Прохору, что все осталось по-старому: так же, как много лет подряд, по-хозяйски распоряжаются в соседней гостиной большие часы: «мы здесь, все так, мы здесь, все так…» На крыше сонно погромыхивает железо…

— Я б их, разорителей!.. — сказал Прохор. — Что ж, пусть едет Петенька. Я гебе, барин, верю.

— Ты знаешь моего брата. Он останется здесь. Не забудь: каждое двадцатое, начиная с октября 1927 года, — сказал Келлер.

Потом достал из шкатулки фамильный рубль, перекрестившись, поцеловал его и вложил в руки Николя. Повернулся к Прохору.

— Помни: помощь и доверие!

*

Минули годы. Давным-давно затерялась в корзине старьевщика келлеровская семейная шкатулка. И след фамильного рубля исчез в волнах Черного моря, сомкнувшихся за кормой последнего корабля с белыми эмигрантами. А Мадонна продолжала стоять. На том же кладбище. В той же часовне. Все такая же прекрасная.

Каждое двадцатое число Прохор вытаскивал из сундука пахнущий нафталином люстриновый пиджак и, с трудом втиснув опухшие ноги в «те», еще «государевы», сапоги, шел на Старый Невский.

На Старом Невском с ним не очень-то разговаривали. И когда он робко просил: «Мне бы господина Келлера», — из-за дверной цепочки раздраженно доносилось: «Господа на Смоленское кладбище переехали».

Потом ему протягивали конверт, и дверь захлопывалась. Конверт он разрывал тут же. Вытряхивал два-три радужных прямоугольника червонцев — искал фотографию. Но сын почему-то не присылал, и, отчаянно труся, Прохор стучался еще раз.

— Жив ли хоть?

— Жив!

И дверь снова хлопала.

…Но однажды его пригласили войти. Прохор смущенно топтался у порога, а женщина средних лет вынесла из комнаты небольшой ящичек и сунула его в руки Прохору.

— Возьмите и уходите! Все!

— Что? — не понял Прохор.

— Я не желаю больше участвовать в сомнительных делах своего более чем сомнительного родственничка, — сказала женщина. — А побрякушки, которые вы найдете в ящичке, советую сдать куда следует! И больше сюда не приходите.

— А… Петенька? — спросил Прохор. — Разве он не будет больше присылать мне денег?

Женщина взяла Прохора за рукав, втащила в комнату и, прикрыв дверь, тихо сказала:

— Эх вы, простофиля! Никаких денег сын вам не посылал. Никогда! Это деньги Келлера. А вернее — вещи. В семнадцатом году он передал их моему супругу с условием, чтобы он продавал их, а деньги давал вам за то, что вы склеп бережете. Все, что осталось, — в этой шкатулке. Должны же вы знать правду. Да и как могли вы ждать иного от графа? Понимаете, графа Келлера?!

— А как же Петенька? — лепетал Прохор. — Мне же барин обещал: придет Петенька, «здравствуй» скажет…

Женщина как-то странно посмотрела на Прохора:

— Ну что ж, может быть, и придет, может быть, и «здравствуй» скажет… А теперь идите.

…Шел 1961 год. Стояла осень. Резкие порывы холодного ветра гнали по заботливо расчищенной дорожке оранжевые листья. Словно играя, вперегонки они проносились мимо старика в больших валенках с красными калошами. Сердито хмуря брови, старик семенил вслед за листьями и нанизывал их на железную тросточку.

У часовни он настиг последний.

— Ну вот, поди, теперь чисто будет… Как ты тут, сударыня моя?

Реже стал он заглядывать в этот угол кладбища. Но все-таки какая-то сила тащила его сюда. Ему казалось, не сдержи он обещания — и не приедет, никогда не приедет Петр.

*

Если бы за несколько дней до трагических событий на Смоленском кладбище Громов побывал в Ленинградском аэропорту, он мог бы стать очевидцем довольно любопытной сцены.

По трапу только что прибывшего «ТУ-104» сошел высокий пожилой человек. Его уверенные движения плохо вязались с растерянным взглядом и какой-то жалкой, беспомощной улыбкой.

Несколько секунд он не отрываясь смотрел на четкую линию Пулковских холмов, потом подошел к девушке, стоявшей около электрокара, и, стараясь перекричать ревущие моторы, спросил:

— Как… вас… зовут?

— Маша… — удивилась девушка.

— Маша… Боже мой!..

Выйдя из ворот аэропорта, странный пассажир сел в такси и сказал:

— На Васильевский остров. Там скажу…