Искатель. 1963. Выпуск №6

— А не льстишь, консехеро? — Вымазанное в машинном масле лицо командира еще хранило азарт боя.

— Не веришь, спроси у Антонио.

— Тебе я всегда верю. Даже когда не хочется, — Хезус смотрел на пылающий впереди город очень внимательно, словно старался угадать дом, в котором он своим же снарядом мог убить свою жену и ребенка.

Ночь уже спустилась, по-южному густая и душистая. Пожар на окраине Гандесы еще продолжался, и его блики, желтые и неверные, позволяли видеть танки у холма и сам холм и другие далекие холмы. Запах бензина, неистребимый и въедливый, не мог заглушить дух раскаленной за день земли и выгоревшей травы. Но воздух был уже прохладный. Прохлада струилась откуда-то сверху, от острых и колючих звезд.

Педро сказал:

— Я просто позавидовал твоему прекрасному выстрелу! С ходу — и точно в гусеницу.

— Старался как мог, консехеро.

— Вот я и говорю. Но как фашисты смогли снять с Валенсийского фронта столько танков и самолетов? — задумчиво проговорил Педро.

— Они оставили там заслон, и все.

— И ты говоришь об этом так спокойно?

Хезус вздохнул.

— Ты же сам говорил, что удивляться не стоит. Наши командиры позволили фашистам разбить Север. Баскония оказалась одна. Ее почти не поддержали операциями на других фронтах.

— То же случилось в Арагоне…

— Почему бы не произойти тому и в Каталонии? — снова насмешливо проговорил Хезус. — Почему?

— Потому что ошибки учитывают.

— Когда их считают ошибками.

Педро пожал плечами.

— Не возводить же стратегическую ошибку в правило!

— Так считают коммунисты. Но командуют не коммунисты. Коммунистам предоставляется право умереть за республику в бою. Великое и святое право, но этого еще мало для того, чтобы победить. Надо, чтобы командовали коммунисты. Такие, как Листер, как Модесто. И не частичными операциями на отдельных участках фронта, а всей армией республики целиком.

— Я с тобой согласен, — сказал Педро. — Но для этого нет политических условий. И почему об этом заговорил ты?

— Потому что франкисты сняли с Валенсийского фронта танки и самолеты и перебросили сюда, на Эбро. Это можно сделать при одном условии — при гарантии, что наступления на Валенсийском фронте не будет ни сегодня, ни завтра.

И это говорил Хезус, человек, для которого политика была делом десятым!

Неожиданно командир переменил тему.

— Ты знаешь, за что расстреляли Альфонсо? Того анархиста, который вступил в компартию?

— Нет. Да мне и не положено расспрашивать об этом.

— Да.

— Может быть, мне лучше этого и не знать.

— Надо знать, мио каро…

Хезус запнулся. Никогда советник не слышал от него нежных слов, и вот ночью, после очередного удачного боя, когда танки вышли на окраины Гандесы, Хезус произнес их — да такие, которые говорятся, пожалуй, только брату, — «мое сердце».

Пожар на окраине Гандесы отгорал. Обгоревшие стропила домов были похожи на раскаленные прутики. И огонь уже не освещал окрестности, а лишь тускло светился в темноте.

— Надо знать, мио каро, — повторил Хезус глухо.

— Если считаешь, что надо, скажи.

— Во время операции под Леридой Альфонсо арестовал троих лазутчиков. Это были настоящие вражеские лазутчики. Он их задержал с поличным и, подчиняясь приказу, отправил в штаб армии, А во время Балагерской операции он снова поймал тех же лазутчиков. И снова с поличным. При них была радиостанция. Они корректировали огонь франкистских батарей. Тогда Альфонсо не стал больше отсылать лазутчиков в тыл. Он приказал расстрелять их. А вскоре из самого Мадрида последовал приказ расстрелять его самого. В приказе говорилось, что Альфонсо по партийным соображениям нарушил приказ.

Небо над далекими холмами пожелтело, будто там занимался пожар, потом из-за увалов показалась луна.

В ее свете Педро увидел, как лицо Хезуса на мгновение исказилось.

Круто повернувшись, Хезус еще больше ссутулился и, приблизив свое лицо к лицу советника, спросил:

— Почему ты, русо, любишь Испанию больше, чем десять других испанцев, которые называют себя испанцами?

— Жизненный опыт — это не всегда то, что человек сам увидел. Я не видел умирающих от голода в Бенгалии и горняков Астурии и Басконии, у которых уже нет легких. Но я видел, как умирали от голода в России, и видел старых горняков Украины, обреченных на смерть. И мне не надо быть в Бенгалии, чтобы проверять, так или не так, как в России, люди умирают от голода. Я знаю, что так! Мне не надо убеждаться, что горняки Басконии страдают. Я знаю — так же, как когда-то на шахтах Украины.

— Ты говоришь, как Антонио…

— Разве мы не правы?

— Я не об этом, Педро. Я люблю Антонио, как свою душу. Этот маленький человек с сердцем льва…

Хезус выпрямился, глубоко вздохнул. Педро впервые за долгое время почувствовал, что командир чего-то не договорил и что это невысказанное очень важно для него. По нельзя напрашиваться на откровенность.

— Идем ужинать, консехеро, — глуховато проговорил Хезус. — Да и радио послушаем.

Однако Хезус не сразу повернулся, чтобы идти. Он еще некоторое время смотрел в сторону городка, догорающего в ночи.

Педро понимал, о чем думает командир танкистов: о своей семье.

Но об этом они не сказали ни слова.