Искатель. 1964. Выпуск №1

Тайник! Но теперь я как-то не слишком даже обрадовался и взволновался. Наверное, потому, что в душе давно ждал этого момента, твердо был уверен, что рано или поздно найду тайник, пусть ради этого пришлось бы несколько лет перекапывать всю землю среди развалин древнего храма. Теперь я просто убедился, что шел по правильной тропе.

Я засунул по локоть руку в темный зев тайника.

Она нащупала что-то холодное, металлическое. Неужели медная циста, в каких греки обычно хранили и перевозили рукописи, чтобы предохранить их от сырости? Сердце у меня так и затрепыхалось.

Я медленно вытащил непонятный предмет из тайника, и все вокруг ахнули. Это была… нижняя челюсть человека, но только не настоящая, а весьма искусно сделанная, похоже, из серебра. Вслед за ней я вытащил нос — длинный, с характерной горбинкой, тоже серебряный.

— Что это? Серебряный скелет? — воскликнул кто-то из студентов за моей спиной.

Я тоже с немалым удивлением и замешательством рассматривал необычные находки. Этого только не хватало: найти еще один скелет, на сей раз серебряный!

И вдруг вспомнил о древнем суеверном обычае: больной, получивший исцеление, иногда посвящал богу как бы «макет» той части тела, которая у него болела. Обычно такие жертвенные подношения делались именно из серебра. А жрец, устроивший этот тайник, видимо, прикарманил несколько ценных вещиц.

Когда я наскоро объяснил это ребятам, похоже, они слегка разочаровались. Видно, уже настроились найти целый серебряный скелет в самом деле.

Но тут же вое снова замерли, потому что я засунул руку в тайник поглубже, по самый локоть, и действительно вытащил долгожданную цисту — позеленевший от времени медный цилиндрический футляр.

«А вдруг в нем ничего нет? — Я внезапно так испугался, что пот выступил у меня на лбу, и пришлось его торопливо стереть грязной рукой. — Циста не запечатана, крышка завернута не до конца. Вдруг жрец не успел положить в нее никаких документов и они сгорели в ту паническую ночь?..»

Руки у меня тряслись, пока я медленно отвинчивал крышку цисты под напряженными взглядами всех.

Но вот из футляра так же медленно выполз толстый сверток папируса. Я громко вздохнул, и все вокруг тоже облегченно вздохнули.

Начало немного попорчено, отсырело. Но это ничего.

Уже при первом беглом взгляде на рукопись я понял: она снова написана греческими буквами, но зашифрована. Тоже не страшно. Рукопись большая, мы ее непременно расшифруем!

Наутро я уже вылетел в Москву и прямо с аэродрома помчался к Мишке в институт. Пять минут, пока я ждал его в проходной, показались мне вечностью…

И вот снова мы составляем таблицы, переводим буквы на язык двоичного исчисления. Но теперь эта работа уже идет куда веселее: ведь столько материалов у нас в руках — целая рукопись!..

Сам директор института (оказавшийся, кстати, вовсе не стариком, как я представлял его по рассказам Мишки, а веселым загорелым человеком лет сорока пяти с хорошей спортивной выправкой) несколько раз заходил к нам и поторапливал, помогал очень дельными советами. Похоже, что он тоже вечерами занимался сравнительной лингвистикой…

И вот мы стоим перед машиной, мерцающей разноцветными огоньками сигнальных ламп. Она негромко басовито гудит, и в этом есть что-то ободряющее и успокаивающее.

Но я все-таки никак не могу успокоиться до той самой минуты, пока передо мной не ложится на стол первый, только что отпечатанный на пишущей машинке лист, и я свободно читаю первую фразу:

«Воистину за сорок лет служения в храме Асклепия немало довелось мне быть очевидцем поразительных проявлений человеческой глупости…»

(Окончание следует)

СХВАТКА В ГОРАХ С. М. КРИВОШЕИН, генерал-лейтенант в отставке, Герой Советского Союза

Если бы летом 1918 года после первой кавалерийской атаки, в которой я участвовал, меня попросили описать эту схватку с белогвардейцами (я, молодой кавалерист, раз десять тогда гладил шашкой, а мне казалось — зверски рубил удирающих бородатых казаков), я бы в сердцах наговорил очень много неприятных слов в адрес плохой шашки и коня, а картину боя рекомендовал бы отобразить нашему эскадронному писарю.

Если бы такую же просьбу я услышал осенью 1936 года в окопах у моста Принцесс, где позиции марокканцев и республиканских бойцов разделяли лишь тридцать-сорок метров бурливого Мансанареса, а пули, снаряды, бомбы сыпались осенним дождем, я бы ответил, что из такого ада мало кто выходил живым, а мертвые абсолютно неграмотны.

Если бы кто-нибудь поинтересовался, как я опишу картину ливня на второй день после захвата сопки Заозерная (осень 1938 года), ливня, который переворачивал и крутил, как щепку, в мутных водах трехтонную машину ремонтной мастерской вместе с людьми в ней, я бы сказал, что это лучше меня сделает корреспондент газеты «Красная звезда».