Искатель. 1964. Выпуск №6

Шла восьмая ночь моего путешествия по Маннисауа-Миссу. Ярко пылал костер. Где-то внизу, в прохладной темноте, бормотала река, качая надежно привязанный плот. Метались светлячки. Завернувшись в плащи из теплой и мягкой шерсти ламы, похрапывали мои румберо. Ночной ветерок изредка трогал сухие банановые листья, заставляя меня вздрагивать и оборачиваться. Костер уже один раз прогорел. На нежных, как шиншилловый мех, пепельных углях томится завернутое в ароматичные листья мясо пекари. Рядом на тихом огне печется миту-миту — большущий каштановый индюк.

Глупого миту-миту довольно легко подстрелить. Он поет, не обращая внимания на посторонние звуки. Я убил его, когда он брал самую высокую ноту, подняв к небу малиновый клюв и гордо выпятив палевую, с золотым отливом грудь.

Заглядевшись на индюка, я не расслышал странного звука, похожего на тихий автомобильный гудок. Но звук этот не укрылся от Мануэла. Он вскочил и, заслонясь ладонью от костра, прислушался.

— Ты слышишь, начальник, bichus!

— Какие звери? Пума?

— Нет!

Он помотал головой. Отстегнул фляжку и выпил качасы. Глотал он крупно и жадно. Тонкими струйками водка стекала с углов его рта и сползала по запрокинутому горлу за ворот. На мокром заросшем подбородке метался малиновый отсвет костра.

— Смотри туда! — сказал он, с хрипом выдыхая воздух.

Я глянул в темноту по направлению его руки. Сначала ничего, кроме крутящихся светляков, не было видно. Потом мне показалось, что я вижу неподвижные и немигающие рубиновые огоньки. Я зажмурился. Открыл глаза, но огоньки не исчезли.

— Вижу… кто это?

— Страшные bichus. Они сердятся. Слышишь, как стонут…

И тут я понял, что это были анаконды. Анаконды, оставившие на ночь реку, рассерженные и, вероятно, голодные.

— Разбудить Энрико? — спросил я, указывая на безмятежно храпевшего коротышку каббокло.[10]

— Зачем? — Мануэл безнадежно махнул рукой, потом втянул носом воздух, повернулся ко мне и нахмурился. — Это миту-миту так пахнет?

— Да.

— Надо убрать. Запах дразнит этих чудовищ.

— Куда убрать? Бросить им?

— Не дай бог! Это еще хуже!

— Тогда сжечь?

— Жалко… Давай лучше съедим.

Браво, Мануэл! Ничего лучшего, конечно, в данной ситуации не придумаешь. Мы растолкали Энрико и разъяснили ему обстановку. Опухший от сна, он мотал головой, тер глаза и судорожно позевывал. Когда до него дошло, в чем дело, он глотнул качасы и принялся раздирать дымящееся душистое мясо.

Это был пир во время чумы.

Мы заедали мясо медом диких ос, добытым Энрико еще на прошлой стоянке. Скоро все вокруг стало липким и сладким. Ствол моего винчестера лоснился, как от обильной смазки. Пришлось убрать оружие с колен куда-нибудь подальше. Все равно оно бы не помогло…

Скоро захотелось пить. Но воды в нашем ведре для питья оказалось на самом донышке. Спуститься за водой к реке было равносильно самоубийству. Пришлось выпить качасы, которая к пожару в глотке добавила пожар в желудке. Чтобы не думать о воде, я попытался уснуть. Энрико остался за часового.

Кости миту-миту мы сожгли.

Неожиданно для себя я перестал думать об анакондах и провалился в какие-то голубоватые чащи. Перистые тени неведомых растений убаюкивающе склонились надо мной, закачались… Мне снились какие-то тихие лунные каналы, скользящие по зеркальным водам гондолы. Проснулся я от крика Энрико.

— Вставайте!

Я вскочил на ноги.

— Перикох![11] — послышалось из ночи. — Перикох!

— Кто ты? — спросил Мануэл на языке гуарани.

— Перикох! — донеслось из темноты.

Ночь близилась к концу. Померкли светлячки. Ушли в темные, подернутые туманом воды ночные красноглазые призраки. Где-то вдалеке хрюкал тапир, хохотали спросонья обезьяны-ревуны.

— Отвечайте, кто вы, или мы будем стрелять! — крикнул Мануэл.

— Перикох!

— Он, наверное, не знает гуарани, — высказал предположение Энрико.

— Идите к костру. Только медленно! — скомандовал Мануэл по-португальски.

— Obrigado.[12]

Зашуршали листья. Я настороженно прислушался. Судя по шагам, человек был один.

— Стой! — распорядился Мануэл.

Мигнув Энрико, он вытащил из костра пылающую ветку и шагнул в темноту. После шелеста листьев и приглушенного говора в свете костра показались Мануэл и индеец с дротиком и духовой трубкой. Он был низкоросл, но крепко сложен. По деревянному диску на губах и характерной раскраске я узнал в нем индейца племени тхукахаме. Это племя живет на севере Шингу, в районе великого водопада Мартине.

Индеец огляделся и после минутного колебания направился ко мне. Вынув из головы желтое перо арара, он в знак дружбы положил его к моим ногам. Я протянул ему свою трубку. Индеец присел на корточки и деловито, будто делал это всю жизнь, набил мой вересковый бройер табаком. Покурив, он передал трубку мне. Я сделал несколько затяжек и отдал трубку Мануэлу.

— Здесь очень плохие места, — сказал индеец. — Я проведу ночь с вами.

Я кивнул.

— Как ты попал сюда? — спросил Энрико.

— Я иду в Диауарум. К миссионеру.

— Тебе нужны лекарства? — не отставал от него Энрико.

Индеец не ответил.

— Так зачем тебе нужен миссионер?

— Оставь его в покое, Энрйко, — сказал я. — Какое нам дело!