Искатель. 1969. Выпуск №2

Я повис на подножке, посмотрел направо. Сапоги застучали по брусчатке. Десять шагов, и наш пресненский тротуар.

— Ай-ай! — сказала пожилая женщина. — Командиры, а прыгаете как мальчишки.

Мы с Вовкой громко рассмеялись.

Увидев наш дом, мы оба, не сговариваясь, придержали шаг, будто заробели на мгновение. Вошли в подъезд. Знакомый с детства запах. Даже если бы меня привели сюда с завязанными глазами, я бы все равно узнал по запаху свой подъезд.

Вовка бежит на третий этаж, а я останавливаюсь у двери на первом: «Денисов П. А. — два звонка», — зачем-то читаю я с детства знакомую надпись.

Я нажимаю белую кнопочку два раза. Мать всегда узнает меня по звонкам. Кто-то зашевелился за дверью. Улыбка сама лезет на лицо, рука тянется к козырьку: «Здравия желаю, мама!»

Открывается дверь, и я вижу незнакомого мужчину.

— Вам кого?

Не сказав ни слова, я прохожу в коридор, засовываю руку в карман старого отцовского плаща, который всегда висит здесь на вешалке, достаю оттуда ключ, открываю замок, вхожу в комнату и спиной прикрываю дверь.

Тот же старинный буфет, пианино в белом чехле и на нем слоники. Шкаф с зеркалом, на который я лазил с зонтом в руке и прыгал оттуда, намереваясь быть парашютистом. Я отбивал себе пятки, а братишка Генка хлопал в ладоши и называл это авиационным праздником.

На том же месте, стояли диван, обитый зеленым плюшем, широкая никелированная кровать и посреди комнаты стол, квадратный дубовый стол. Около него теперь печка, сложенная из кирпича. Из печки к форточке окна тянется железная труба.

Я тихо сел на диван. Мне показалось, что никуда я не ездил. Что не был я в училище, что я не лейтенант. Спал я на этом диване, проснулся и завтра пойду не на фронт, а в школу с портфелем и тетрадочками.

Вдруг я услышал, как повернулся ключ в наружной двери. Сердце сжалось от волнения, хлопнула дверь, и в комнату ворвался братишка. Лицо его было перепачкано, рубашка спереди отвисала под тяжестью чего-то.

— Колька! — воскликнул он и ошалело уставился на меня. — Во даешь! Нарядился как Хрюня из седьмого подъезда. Недавно на Тишинке дом разбомбило, он там китель полковника нашел, не новый, но со шпалами. По вечерам, когда дворник спит, он в этом кителе гуляет. А фуражку никак найти не может.

— Дурак ты, Генка, — сказал я. — Здравствуй!

Я обнял брата. Генка вдруг присел, вытащил рубашку из штанов, и на пол посыпались белые костяшки клавишей от пианино.

— Ты не думай, это настоящие клавиши. Тут один мастер живет. У него сало есть, точно знаю. Он мне за них целый кусок даст.

— Откуда они у тебя?

— У Никитских в дом бомба попала. Женька сказал, из третьей квартиры. Говорит, ты, музыкант, там на углу в дом бомба попала. На четвертом этаже пианино стоит. Залезли мы туда. Пианино на самом краю площадки. Я стал играть. Женька на своих кривых ногах пляшет. Кругом окон нет, одни каменные стены. Пианино гремит, как гром. Играл, играл, а Женька все пляшет. Потом вдруг пианино закачалось и как полетит вниз. Я еле удержался на стуле. Оно летело, потом как ударится. Народ на улице даже пригнулся от страха, думали — бомба замедленного действия. Смеху! Пианино разбилось. Мы клавиши оторвали и пошли.

Брат почесал затылок, потом сгреб все костяшки и спрятал их под кровать.

— А то еще от матери попадет, — объяснил он и, поглядев на меня, спросил: — У тебя поесть ничего нет?

— Нет, — ответил я и тут же обругал себя за то, что ничего не захватил с собой.

— Есть хочется! — с чувством произнес Генка.

— В шкафу под окном посмотри, — сказал я.

— Эх ты, — укоризненно произнес братишка. — Да я там каждый закуток знаю! Там стоит банка с американской тушенкой этого типа, нового соседа. Его на время поселили. Да что я у него брал-то? Так, одну чайную ложечку в день. Уж когда невмоготу. У него паек знаешь какой! Вчера полез с ложечкой. Дома его не было, открыл железную крышку банки и вижу — бумажка: «Не тронь, раз не ложил». Я, конечно, все равно полложечки зацепил. У меня так слюнки текли. Но больше не полезу. «Не тронь, раз не ложил». Остряк!

— А где прежние соседи?

— Кто где, — Генка развел руками. — Последним Виктор Васильевич с заводом уехал. Все тянул, думал, на фронт возьмут. Не взяли, сказали, что зрение плохое, сетчатка отслаивается.

— От отца письма есть?

— Давно не было. Мать ходила в военкомат. Ей сказала: «Гражданочка, не волнуйтесь. Если что с ним случится — сообщим!»

Генка полез в буфет, пошарил на полке рукой. Смахнул какие-то крошки на ладонь и в рот…

— Послушай, Генка, — сказал я. — У меня деньги есть.

— Деньги же не едят, — Генка помолчал. — Много их у тебя?

— Много.

Я вынул из кармана гимнастерки пачку десятирублевых бумажек — моя первая получка, и стал раскладывать их на столе одну рядом с другой, как пасьянс. Брат трогал бумажки. Он никогда не видел столько денег.

Как непохож был сейчас этот мальчишка на того Генку, довоенного, чистенького, с большой папкой для нот, с которой он ходил к учительнице музыки Арине Викторовне.